Полунощница

– Владыко, мне ближе всего трактовка Евфимия Зигабена: духовное не должно испытывать чувственно и по-человечески не должно о божественном судить.

– Да, Евфимий Зигавинос, – владыко назвал его по-гречески, – великий был борец с ересями. Подумай все же о природе рождения, которую возлюбленный ученик Христа описал нам.

С поклоном регент попятился к двери.

– Ангела хранителя в дорогу. К отцу Власию сходи, найди возможность еще постом.

У монастырского причала стояла яхта настоятеля, готовая отплыть, капитан махнул Иосифу, мол, поднимайся на борт. Но возле трапа распоряжался отец-эконом – мешковатая куртка с клоками поролона и вытянутая шея. Ни с кем не спутать.

– Ты, брат Иосиф, рано пришел: видишь, яхта еще не готова. А я тебе поручение дам. Ступай назад, объяви спевку в Зимней сегодня и до ужина пойте, не расходитесь. После сам им объяви про их новую жизнь. А ты чего бледный такой?

– Качки боюсь.

– Иоанна Богослова Христос четырнадцать дней на дне морском держал. Или мне прийти объявить?

Иосиф покачал головой.

– Да, и передай Митрюхину, что Христос видит все, что на острове творится. Что-то я еще хотел…

Паузы отца-эконома всегда были наигранными, Иосиф это понял, еще когда ходил в послушниках. Вся братия – тоже. Новички могли на них купиться. За паузой никогда не следовало ничего хорошего.

– Вечерню в храме брат Иоанн с певчими справит.

Вернувшись из Зимней, Иосиф ступил на яхту – и задрожало у него под ребрами. Дыхание придавило. Девять лет он не покидал остров. На Никольский, правда, ходил, но там земля мостиками пришита к Центральному скиту, считай, одна территория.

В горле стало шершаво, связки совсем пересохли. Это от сыроедения, утешал себя Иосиф, постный хлеб с медом, орехи, яблоки всю неделю, сегодня и вовсе воздержание от пищи – голосу не на чем «стоять». Так Шикин сказал по телефону, узнав, что любимый ученик собрался в иноки, и добавил:

– Я решил вас в ассистентуру попробовать. Приказ о зачислении уже вышел, но камерником вас доберут. Голос маленький нюансировать проще.

– А дальше что?

– Будете петь романсы.

Серега нажал на отбой. Отец еще тогда спросил: «Это кто был?» Серега не ответил, отец бы поддержал Шикина. Они были заодно против Валаама.

Отец умер зимой.

Отпевали его другие люди.

Сейчас бы в дороге теплого чаю, но не полагалось. Успокоиться надо. Ильинский – тоже Валаам, вода в Ладоге везде святая, одиннадцать километров – не расстояние. Вспомнил про святых Сергия и Германа, встал на колени. Крестился на тающую в дымке колокольню. Вспомнились два брата, погибшие у Ильинского скита. Осенью вышли на весельной лодке. Перевернулись у берега, не смогли доплыть.

Вот вам и Ладога. Дикий зверь – сколько ни приручай, все равно погубить может. Впрочем, если голос пропадет, лучше уж в Ладогу.

Говорят, Варька, собака, каждый день покойных на причале Ильинском ждет. Не о том, не о том он.

Так, Царствие Божие иеромонаху Михаилу. А как второго погибшего алтарника звали? Сергий, что ли? Со святыми упокой.

Там уже новые насельники…

Регент крестился мелко, дрожащей щепотью. Потом основательно, будто в шторм привязывал себя к мачте. Ему стало спокойно, только вот рассказать все хористам в Зимней, как ни крути, придется сегодня. Слова тяжело ворочались в груди. Кололись. «Церковь не в бревнах, а в ребрах», – говорил отец Федор.

На Ильинском Иосифа встречала на причале Варька. Помесь овчарки с дворнягой, огромная и лохматая, она припадала на передние лапы. Если бы ее хвост не плясал туда и сюда, сошло бы за поклон. Выцветшая пластмассовая чайка, наподобие пугала привязанная к хлипкому причалу, не давала другим птицам подлетать слишком близко. Сегодня она держалась ровно. Штиль.

Храм на Ильинском, сложенный из золотых сосновых бревен, оттененный черной землей, стоял на холме, как терем. В храме Иосиф разулся, заметив теплые сапоги братии в ряд, – весь пол устлан коврами, видимо, зимой тут холоднее, чем на Центральной усадьбе. Три клобука, свесив черные мантии, важно стояли на полке. Братья поклонились Иосифу, прямо как кланяются владыке. Младший, в иноческом подряснике, подложил в изразцовую печь дров. Недалеко на столике стоял электрический чайник. Старший попытался заслонить его спиной, но Иосиф все равно увидел, усмехнулся тому, как у них все по-домашнему. Словно в гости пришел.

Младший сказал:

– Мы сегодня чай не пили.

Ага, тенор-альтино.

Опоздав, подошел скитоначальник, отец Андрей. У него был сочный, басовитый, хоть и не сильный голос. Старший оказался баритоном, ну а четвертый, молчаливый, сообщил, что в деревне играл на баяне, петь не пробовал, пришел на срочное певческое послушание вместо отца Никодима, который слег. Иосиф понял, что они и обитают на острове впятером. Стало интересно их распеть, но связки еще трепетали. Попросил показать ему скит.