Полунощница

Во внутреннем дворе интерната Ёлка выдохнула: вот она, толпа. Разглядела участкового, покатила велосипед прямо на него.

– Да что же вы, санитарочки. Голову подымите хоть ему. Как же он на высоту попал? Товарищи, разойдись, протокол составим. Глаза, глаза закрыть надо. Антонина, Антонина Алексевна, горе-то. Как он туда? Васька, вставай. Тащи его, ребята, водой облей. За него не ляжешь в гроб. Ты сын ему, что ли? Помоги санитаркам на носилки положить. В сторону, в сторону, товарищи. Дайте работать, протокол составить. Семен, подыми мать лучше. У-у-у-у! – гудела толпа.

Прорвавшись, Ёлка увидела, как Семен и Васька тянут за руки Подосёнова. У того от крови лицо полосатое, в глубоких морщинах лужицы собираются, гимнастерка вся потемневшая.

Голова Ёлки работала странно. Она все видела отчетливо, сухо, как объектив. Снимок, еще один.

Семен стоит серый с лица, сделает шаг – и назад.

Васька плачет, кулаками по камням бьет. Костыли валяются по обе стороны.

Антонина на лавке лежит, санитарки над ней.

Подосёнов прыгнул, значит.

– Так, тихо! Вот вы, девушка, кто? Где телефон, покажите?

Голос обращался к ней, потом – щелк! – на снимке круглое курносое лицо участкового.

– Пошли. – Ёлка, так и не отпустившая велосипед, теперь покатила его ровно, забыв про боль в колене.

Случайность, неумелые работники, старые воспоминания, монастырская пища – так объясняла Ёлка сегодня свой вчерашний страх. После завтрака, снова постного, она решила делать то, что умеет: общаться с начальством. Хозяйственными делами острова заведовал не старец и даже не настоятель. Нужным Ёлке человеком оказался отец-эконом.

Келью, кабинет, где он принимал, ей указали быстро. Даже под дверью долго ждать не пришлось – отец-эконом сам вышел навстречу. Поверх монашеского черного облачения на нем была безрукавка из овчины, старая, с оторванной пуговицей. Отец-эконом был сухой, носатый, жидкобородый – Ёлка вспомнила, что несколько раз проезжала мимо него на машине, думала: нищий.

Кабинет отца-эконома был завален документами. Порядок только в двух местах: в корзине для бумаг, идеально пустой, и на рабочем столе вокруг компьютера, в который Ёлка успела заглянуть. На мониторе – четыре желтые папки в ряд. Жаль, как называются, не рассмотрела.

По лицу собеседника Ёлка поняла, что о ее пожертвовании он знает и о планах покровительства – тоже. Недаром Ёлка всем – тетке на Воскресенском скиту, своему водителю, соседке за завтраком, администратору – рассказывала, сколько еще хочет сделать для острова.

Ёлка аккуратно подобралась к покупке жилья на Валааме. Домика. Упомянула и могилу мамочки, и то, как трудилась над сохранением природы острова, представив свое руководство турбазой самой что ни на есть экопросветительской деятельностью.

– Готова ли обитель посодействовать мне с жильем? – Ёлка красиво разложила на столе руки с крупными кольцами.

Отец-эконом молчал слишком долго. Потом вздохнул:

– Разве мы владеем жильем? Тут все Господне.

– Не на Центральной усадьбе, разумеется, а так, где-нибудь, вдали от шума.

– В темное время многое отобрали и до сих пор еще не вернули в обитель.

Отец-эконом снова замолчал, Ёлку начинало это раздражать.

– Образ Валаамской Богоматери до сих пор на финской земле. Вы это знаете? – Отец-эконом перекрестился на икону в углу.

– Я слышала, что жилье можно оформить во владение, – настаивала Ёлка.

– Для благотворителей.

– Разумеется.

– В исключительном случае, по воле Божией.

– Рекомендуете к старцу обратиться? Его благословение решит дело?

– Отец Власий большой молитвенник, и вы молитесь. – В окно донеслось фыркание и пьяное пение, отец-эконом поморщился: – Зимняя. На какие-то средства опять гуляют.

– И не говорите, там и раньше жили уро… Я хочу сказать: сплошь уголовники.

Отец-эконом подошел к двери, распахнул:

– Ничего, Господь их скоро управит.

Ёлка поняла, что прием окончен. Зря она сумму за дом не озвучила: теперь, во весь коридор, не стоит.

Может, отец-эконом решил, что она бесплатно хочет забрать. Потому и разговор не туда пошел?

Эти еще своей гулянкой все переговоры сорвали.

Поднявшись на крыльцо своей гостиницы, выкрашенное в песочный и бордовый, Ёлка приободрилась. Она обернулась, оглядела все уже как хозяйка. Летом вот эти клумбы запестрят анютиными глазками. Осенью, когда все желтое, приятно будет на скамеечке с книгой. Представила себя управляющей над туристами и паломниками. В общем-то, замдекана в свое время права была: место хлебное.

– Теперь уж мы обставимся с Танюхой, – донеслось откуда-то из окон. – Ух, как обставимся! Такие бабки из рук не утекут.

– Тише ты.

Ёлка спустилась с крыльца, словно кто-то потянул ее за нитку, обошла здание Славянской, сбоку был проход в Зимнюю.

– Пропьем седня пятеру, завтра еще – потом тошно станет.

Она прижалась к стене, прислушалась. Стена, когда-то белая, теперь была загаженной, как снег поздней весной.

Донеслось еще:

– Ты чего молчишь? Пр-р-рав я?

Захлопнулось сразу несколько окон, стало тихо. Ёлка не понимала, с какого этажа слышался разговор.