Полураскрытая роза

Эта песня мягче, она нагоняет сон. Некоторое время слышны только инструменты, потом Ноэми начинает петь в микрофон. Винсент понимает не все, но голос у Ноэми приятный и легкий. Текст на французском. Что-то про l’oiseau bleu, «голубую птицу». В композиции сладкозвучно смешиваются вокал и воздушная таинственность мелодии. Светодиодная лента у Ноэми на голове мерцает в ритм музыке. Винсент думает, что Олив и Ноэми могли бы стать подругами, возраст у них примерно одинаковый. При мысли о том, что на этой сцене все такие молодые, что она им годится в матери, из-за облака, окутавшего душу Винсент, выглядывает что-то похожее одновременно на нежность и меланхолию.

Люди вокруг медленно танцуют, прижавшись друг к другу в темноте. Мина качается в такт музыке. Когда песня заканчивается, к ним подходит Батист. И Винсент, и Агат больше не пьют, а когда Агат отходит, чтобы ответить на звонок, Винсент остается с Батистом и Миной. Все нормально, хотя Винсент, конечно, предпочла бы не быть третьим лишним. От нечего делать она достает из сумочки мобильник и опять читает сообщение Киллиана.

И отвечает ему.

Спокойной ночи, Киллиан.

Ему было бы приятно, но Винсент не может заставить себя добавить эмодзи-сердечки. Она убирает телефон и поднимает взгляд на Лу, зная, что он ее не видит. Слишком ярко горят огни рампы. Пока она об этом думает, он прикладывает ладонь к глазам, защищая их от яркого света. Он оглядывает публику, и стоящий рядом Батист поднимает два пальца в виде «знака мира». Лу ему улыбается и тоже делает «знак мира», потом каким-то образом находит в темноте глаза Винсент и заглядывает в них, или ей это кажется. Так или иначе, он улыбается. Начинается новая песня. Лу пока не пел и даже не прикладывался к микрофону, но сейчас он поправляет его и принимается напевать, а другой парень играет на клавишных. У Ноэми своя клавиатура – она играет на казу.

Агат возвращается, лишь когда эта песня заканчивается, потом «Анчоус» играет еще одну, артисты говорят merci и покидают сцену.

После концерта все стоят на улице, у служебного входа, ждут Лу. Над выходом горит красная вывеска, освещая их пульсирующим гранатовым светом. Все обсуждают американскую политику, но Винсент в обсуждении не участвует – ведь она в Париже и не хочет говорить об американской политике. Хорошо быть на таком расстоянии. А Мина – единственный среди них человек с показным аскетизмом – еще и одна из всех действительно, а не слегка опьянела. Голос ее стал громче, а когда она замолкает, то дважды трогает Батиста за плечо, в одном и том же месте, стискивает его. Батист смеется и принимается воодушевленно связывать то, что сказала Мина, то ли с фовизмом, то ли с фашизмом, но тут Лу толкает дверь. Волосы падают ему на лицо, и ветер сдувает их назад почти в замедленной съемке, как будто они в фильме. Как будто внизу экрана сейчас пробежит написанное заглавными буквами название: «Лодка мечты», а в воздухе повиснет пропетое шепотом Killing Me Softly with his Song”[45].

Увидев Винсент, он обнимает ее крепко обеими руками. Хоть и три месяца спустя, но это их первое объятие. Винсент пытается сдержать набежавшие от восторга слезы.

– Как я рад, что ты пришла. C’est bon bon bon, – говорит он и кивает, зарывшись в ее волосы.

Отстранившись, он совершает свое усложненное рукопожатие с Батистом, целует в обе щеки Мину и Агат. Благодарит, что пришли. Батист что-то говорит на французском, Винсент не понимает, Лу отвечает на английском. Как это очаровательно и задушевно, что при ней они очень часто говорят друг с дружкой на «франглийском», что включают ее в диалог. Винсент улавливает французские слова «запись» и «совершенно новый». Другое слово напоминает ей рубашку Лу и «подсолнух» по-французски: le tournesol. Обращенное солнце.

– Я получила настоящее удовольствие. Понравились песни… твои электронные коробочки и вокал, – глядя на него, говорит Винсент. Ноэми стоит за спиной у Лу, весело болтает с ребятами из группы. Когда Ноэми была на сцене, Винсент видела ее только в профиль. Хотелось бы увидеть все лицо, чтобы разобраться, что чувствует к Ноэми Лу, но та не оборачивается.

– Merci, – наклонив голову, говорит он. – Кстати! Видела рубашку? – добавляет он, держа ткань так, чтобы ей было хорошо видно.

В темно-красном свете вывески рубашка и подсолнухи кажутся скорее оранжевыми, чем желтыми, ткань колышется на ветру. К рубашке Лу надел пару выцветших черных джинсов и цепочку на шею. Продемонстрировав рубашку, Лу застегивает молнию черной спортивной куртки до самого верха, как ей больше всего нравится. Достает из кармана резинку и закручивает волосы сзади в свободный узел. C такой прической Винсент Лу ни разу не видела, как и не видела его не обрамленного волосами лица. Редко ей доводилось видеть неприкрытое великолепие возвышающегося горкой носа, когда бы не отвлекали готовые упасть на лицо локоны.