Полустанок

Костыль побежал домой и принес все, что у него было: какие-то шурупы, болтики, гвоздодер.

За ним, выпячивая губу, протиснулся в дверь Кунюша.

— Вот я вам штуку принес так штуку,— самодовольно объявил он.— Из нее хоть граммофон, хоть приемник можно сварганить.

— Интересно, с чем эту штуку едят,— повертел в руках Славка коробку с пружинами, катушками и контактами, прикрытую стеклянной крышкой. Выглядела коробка таинственно и солидно.

— Селектор,— гордо оттопырил губу Кунюша.— Достал в одном месте.

— Селектор?— вспомнил я, рассматривая коробку.— Да ведь ты же его срезал в конторе санатория! Тогда еще мой отец там работал.

— Работал, работал,— заюлил Кунюша, вырывая прибор из моих рук.— Как будто один такой селектор на белом свете. Не хотите, как хотите, я к вам не напрашиваюсь.— И, зажав коробку под мышкой, вихляющей походкой зашагал прочь.

* * *

Когда все было готово, Славка начал иголкой нащупывать чувствительную точку. Но в наушниках слышался только далекий треск.

— Дай-ка я попробую,— стал оттирать его от стола Вовка-Костыль.— Я же говорил, что надо перенести приемник к нам, а то тут поезда мешают.

— Конечно,— подзадорил Генка.— Перережет радиоволну поездом и лежит она, бедняга, корчится.

— Тише вы!— цыкнул Славка.— Слышите?

Мы пригнулись к наушникам — в них раздавалась далекая, тревожная музыка. Она то замирала, то, приближаясь, нарастала. Потом музыка смолкла, и диктор стал Передавать сообщение Информбюро. Немцы наступали по всем направлениям. Бойцы Красной Армии героически оборонялись. Было тридцатое августа тысяча девятьсот сорок первого года.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

СНОВА В ДЕРЕВНЕ

Первого сентября все пришли в школу с сумками и портфелями.

Мишка Артамонов отводил каждого в сторону, показывал на часы и возбужденно рассказывал:

— Сегодня в восемь пятнадцать меня чуть медведь не задрал. Хорошо, что я успел проскочить линию перед самым поездом. Медведь за мной и — под паровоз. Чуть-чуть крушения не было.

— Ну и балабон, вечно какую-нибудь ерунду придумываешь,— ни с того ни с сего обозлился на него Захлебыш. — Пока награды не получал — человек-человеком был, а теперь фикстулой заделался, хочешь, чтобы все любовались тобой да похваливали. Давно тебя надо было на палочках покатать!

Вовка-Костыль выпячивал грудь, чтобы все видели его значок. Девчонки шушукались. Одна Надя Филатова о чем-то думала, печально подперев щеку ладонью. Кунюша сидел на парте и с отрешенным видом пересчитывал мелочь. Захлебыш успокоился и стал делать из проволоки и тонкой резинки крохотную рогатку.

В класс, по-старушечьи шаркая туфлями, вошла Мария Петровна, а за ней стремительно влетела Глафира.

Мария Петровна каким-то усталым движением расправила на плечах шаль и объявила, что четвертый класс пока будет работать в колхозе. Занятия откладываются.

Кунюша деловито осведомился:

— Платить нам за это будут?

Мишка Артамонов захлопал глазами и озаботился:

— Как же я буду работать в форменке, ведь она казенная, поизносится?

— Там ты приобретешь форму получше — спортивную,— усмехнулась Мария Петровна.— Хорошая будет закалка!

Все оживленно заерзали, а Глафира нетерпеливо подняла руку.

— Ребята, нам надо выбрать председателя совета отряда и заместителя.

Была она взвинченной, нервной, смотрела куда-то мимо нас, и ямочки на ее щеках казались скорбными складками.

— У кого какие будут предложения?

— Кунюшу, то есть Николая Степановича Голощапова,— ухмыляясь, съязвил Федька Мирошников.— Честняга и работяга. Будет и активягой.

— Лучше Рогузина,— отозвался, не поняв шутки, довольный Кунюша.— У него значок оборонный.

— А еще у него какие заслуги?— спросила Мария Петровна.

— Он сильный,— дополнил Захлебыш.— Хоть кого на лопатки положит. Костыль, одним словом.

Все засмеялись, а Глафира постучала карандашом по столу и сурово заметила :

— В данном случае шутки совсем неуместны. Вот в колхозе и покажите, кто самый сильный и ловкий. А сейчас я предлагаю избрать председателем Монахова, а заместителем Булдыгерова.

Все дружно подняли руки.

Через час мы уходили в колхоз.

* * *

Разместили нас в нашей бывшей избе. Колхоз купил ее под амбулаторию. Но ни врача, ни фельдшера в колхозе еще не было. Раз в неделю фельдшер приезжал из соседней деревни, а остальное время наш просторный дом пустовал.

Был он высокий, с пятью светлыми окнами, глубоким подпольем и необъятным чердаком, по которому можно было ходить, не сгибаясь. К сеням примыкала рубленная из плах кладовка, из которой можно было подняться на чердак. Чердак в деревне все называли вышкой.

Я тыкался по углам нашего бывшего дома и вспоминал. Вон у этого окна я сидел целыми днями и с тоской смотрел, как на улице ребятишки играли в лапту. Набегавшись с ними, я подхватил воспаление легких, и мне долго не разрешали выходить во двор. А на дворе шлепал по лужам апрель, купались в пыли воробьи и начинала зеленеть первая травка. Осторожно, из-за занавески я выглядывал на залитую солнцем улицу, а чуть начинали скрипеть на крыльце ступеньки, нырял под одеяло, словно и не поднимался с кровати.