– Муля, одень шапочку, а то лысинку простудишь! – радостно орал Миша. – Я знал в Иерусалиме одного русского перца, который заделался ортодоксом. Его жена куталась в такое же одеяло, ей всегда было холодно. Тетка реально попала: ехала за теплом, а попала в холод, ты же знаешь, что в Иерусалиме зимой холода. Вместо твоей шапки у нее был парик – ты же знаешь, что у ортодоксов женщины бритые и ходят в париках… Кстати, ты знаешь, что в этом одеяле на голове ты похожа на Ясира Арафата? Самый цимес в том, что, когда тетка соглашалась ехать в Израиль, базара насчет ортодоксов не было, она с этим попала еще больше. Как и ты, она была курильщицей, и муж – после того, как отрастил пейсы, обвешался веревочками и заправил брюки в носки, – стал выгонял ее на улицу для покурить, а жили они в ортодоксальном квартале. Не в Меа Шеарим, в другом, это неважно… Кончилось дело тем, что соседи забили ее камнями.
– Кошмарная история, – ответила Маруся, залив соусом плиту, – а у меня клиент продал квартиру не по тому паспорту и с горя запил.
Глава 7. Редкий период нормальности
Корнелия не верила своим глазам, – Клячин шлет гадкие месседжи уже и Матвею. Матвей привычным жестом потрепал ее по загривку:
– Куки, перестань ты реагировать на его выходки…
– Я вообще не реагирую, это ты боишься стоять у крышки моего гроба. Мне лично уже плевать.
– Как «плевать», ты вечно в истерике. У него одна, простая, как палка, цель: постоянно тебя вышибать. И у него это получается.
– Потому что лезет в нашу жизнь, а я в зависимости от него из-за мальчиков! – твердила Куки, тыча в нос Матвею очередное послание своего экс:
– Мы в Италию собрались, на лодках, – возмущалась Куки, – Толстовы пригласили, это совсем ничего не будет стоить, только билеты.
– Может, дети все же в лагерь, а на лодках мы с тобой?
– Ревнуешь меня к детям? Или тебе удобнее, чтоб я плясала под его дудку?
– Удобнее, чтобы все соблюдали договоренности, – Матвей был готов взвиться, – был уговор: дети едут в лагерь. Сейчас что-то перекраивать, только лаяться.
– Обстоятельства изменились! С матерью, с другими детьми, на яхте по Средиземному морю, детям же лучше, чем в лагере.
– Это по твоей логике, а у него своя.
Матвей не защищал Клячина, просто столько разводов прошло перед глазами. Почти у каждого война, и в ней всегда оружие – деньги и дети.
– За что именно война? – настаивала Корнелия. – Какого черта он эти угрозы шлет? Маме, теперь уже и тебе. Месть оскорбленного самца…
Их роман закрутился обычным образом: встретились на тусовке, обоих пробила искра, утром Корнелия проснулась в квартире Матвея. Встретились еще раз, потом еще, и понеслось. Матвей постоянно менял женщин, говоря, что ему необходимо иметь минимум двух, на что Куки отвечала, что она с Матвеем ровно до тех пор, пока обоим от этого фан. Матвей шептал ей какие-то нежности на автопилоте, но вдруг слова исполнились совсем нового смысла, и он – это даже испугало, – понял, что его не тянет ни к кому, кроме Куки: это он дал ей прозвище, которое теперь прижилось в свете. А та звала его «Мотя».
Корнелия, вырвавшись со встречи, на которую опоздала, потому что перед этим опоздала на предыдущую, одной рукой держала руль, другой строчила Моте, а попутно и Поленовой:
Матвей поднял голову от MacBook, оглядел непривычно чистую квартиру. Он только что вернулся из Непала и наслаждался цивилизацией, чистотой и тем, что не нужно с утра пораньше катить куда-то на скутере. К тому же скутер, попросту говоря, мопед, был по-непальски отстойным – старая Honda, никакого сравнения с его Vespa, на котором он у себя на даче рассекает, на Мальте.