"Полутораглазый стрелец"

Я ехал долг отдать далеким небесам,

Недобрый выбрав час для дружеской расплаты,

Я ехал долг чужой отдать, покуда сам

Был перед вами чист, багдадские закаты!

Я к сроку не успел добраться до конца,

И небеса (увы, я был иноплеменник!)

Лишь крови жаждали, как Шейлок, от купца

Венецианского не принимавший денег.

Что было делать мне? Варцихская луна,

Нежданно выкатясь по трапу из подвала,

Над бочками с вином, уже пьяным-пьяна,

На заводском дворе злорадно ликовала.

Что было делать мне? Она, не серебря

Ни леса, ни реки, плыла туда, к Багдади,

Где исступленною Горгоною заря

Змееподобные раскидывала пряди.

Бессребреницею жестокою луна

Шаманила вокруг пылавшего мангала,

Расплаты требуя за долг чужой: она

Теперь моих стихов, как крови, вымогала.

За школьную тетрадь, за детство, может быть,

Уже внимавшее в горах весенним грозам,

Я кровью должен был своею заплатить,

Обызвествленною артериосклерозом!

И все-таки она, в багдадских небесах

Не растворенная, пропала ль бесполезно,

Иль обозначится позднее на весах

У нежной Порции, склонившейся над бездной?

1936

113

119. БАГРАТ

На том малопонятном языке,

Которым изъясняется природа,

Ты, словно незаконченная ода,

В суровом высечен известняке.

Куда надменная девалась кода?

Ее обломки, может быть, в реке,

И, кроме неба не желая свода,

Ты на незримом держишься замке.

Что нужды нам, каков ты был когда-то,

Безглавый храм, в далекий век Баграта?

Спор с временем — высокая игра.

И песнь ашуга — та же песнь аэда —

«Гамарджвеба!» Она с тобой, Победа

Самофракийская, твоя сестра!

1936

120. ДОРАДА

Я детям показать поющую дораду

Хотел бы, с чешуей багряно-золотой.

А. Рембо

Солнце, чьи лучи отрада

Чешуе твоей, дорада,

Каждому дает отгадывать оракул твой, дорада.

А. Жид

У этих низких берегов

Я отпущу тебя, дорада:

Не надо мне твоих даров,

Мне перстня твоего не надо!

Пой мореплавателю, пой

Скитальцу про его обиду, —

Уже я вижу пред собой

Золоторунную Колхиду.

114

Пока еще живу, пока

Во всем ищу я образ плоти,

Приветствую издалека

Плывущий мне навстречу Поти.

Неси ж другому перстень свой,

Дар Персефоны, дар опасный,

А мне оставь мой мир живой,

Нестройный, тленный и прекрасный!

«1937·

121. ОДИНОЧЕСТВО

Холмы, холмы… Бесчисленные груди

И явственные выпуклости губ,

Да там, вдали, в шершавом изумруде,

Окаменевший исполинский круп…

Так вот какою ты уснула, Гея,

В соленый погруженная туман,

Когда тебя покинул, холодея,

Тобой пресытившийся Океан!

Еще вдогонку ускользавшим рыбам

Протягивая сонные уста,

Ты чувствовала, как вставали дыбом

Все позвонки Кавказского хребта.

В тот день — в тот век — в бушующем порфире

Тобою были предвосхищены

Все страсти, мыслимые в нашем мире,

Всё то, чем мы живем, твои сыны.

И я, блуждая по холмам Джинала,

Прапамять в горных недрах погребя,

Испытываю всё, что ты узнала,

Воды уже не видя близ себя.

«1937·

115

122. ПРОБУЖДЕНИЕ

Еще я вижу див морских свеченье

На самой бессловесной глубине,

Еще я жду развязки приключенья,

Начавшегося только что во сне.

А памяти моей не напрягая

И лишь замедлив маятник часов,

Меня зовет обратно жизнь другая,

Уже не запертая на засов.

Она со мною говорит, как с ровней,

С проспекта Руставели вся видна,

И ничего нет в мире полнокровней

И соблазнительнее, чем она.

Зачем же пленником в дадианури

Дианы я отыскиваю след,

Поверх Мтацминды тонущий в лазури?

Иль та, иль эта. Середины нет.

1937

116

Стихотворения разных лет

123. ОТВЕРЖЕННЫЙ

Для всех раскрылась зеленая библия,

Зеленая книга весны, —

А я не знаю… не знаю, погиб ли я,

Иль это лишь призрак, лишь сны…

Синеет небо сквозь зыбкие листики…

Простор… суета… голоса…

А я опутан лианами мистики,

Чужда мне дневная краса…

В сверкающем солнце страшное чудится,

Мне выжжет глаза синева,

И в злом просторе утонут, заблудятся

Рожденные смертью слова.

Фальшивый звук средь согласной певучести,

Тень смерти на празднике всех,

Порочный, далекий от общей участи,

Я проклял веселье и смех…

Погибший, я жажду всеобщей гибели,

И к смерти — молитва моя:

«Румяные лица той краской выбели,

Которой отмечен лишь я!»

И только на миг, когда укоризненно

Из прошлого кто-то глядит,

117

Поблекшие губы шепчут безжизненно

(А сердце не верит и спит):

«О, если бы в час торжества несказанного

Весна пощадила меня!

О, если б начать было можно мне заново

Великую оргию дня!»

1909

124. ОБРЕЧЕННЫЕ

Ты слышишь? звон!.. ползут… хоронят…

Мелькают факелы и креп…

О, как согласно нами понят

Призыв, проникший в наш вертеп!..

Ты медлишь? Ты? Опомнись: разве

Не мне с тобою эта песнь?

Иль я в твоей смертельной язве

Не разглядел свою болезнь?

Иль, овладев твоею кровью,

Тебя пьянит надежда, весть?

Иль грозной смерти лепту вдовью

Ты не осмелишься принесть?..

О, нет — мучительным недугом

Мы оба ей обречены,

И ни обманам, ни испугам

Нет места в царстве тишины.

Но губ твоих, покрытых сыпью,

Не хочет мой предсмертный взгляд.

Туши ж огонь. Теперь я выпью

Едва не выплеснутый яд…

…Как ты прекрасна, Беатриче!

Как я люблю!.. Как вновь и вновь

Хочу в молитве, в песне, в кличе

Тебе отдать свою любовь!

118

Плывут и гаснут ожерелья,

Венки из ярких, странных звезд…

Нас ждут на празднике веселья,

Нас, беглецов из черных гнезд.

Упал бокал!.. На что он, если

На миг забыться мы могли

И в этот миг для нас воскресли

Больные радости земли?