"Полутораглазый стрелец"

Мондови, Риволи,— позоря их возницу,

В свою впрягаешь ты, ничтожный, колесницу!

167. ВЕРГИЛИЙ, БОГ…

Вергилий, бог, едва не ставший серафимом,

Подчас венчает стих лучом неизъяснимым —

Ведь он еще в те дни в наш кругозор проник

И пел, когда Христа был слышен детский крик.

Ведь он из тех, кого касалось языками

С востока дальнего прорвавшееся пламя.

Ведь он из тех, кого на горней высоте

Златил, забрезжив, день, рассветший во Христе!

Так вифлеемская заря, еще незрима,

По воле божией чело светлила Рима.

168—172. НИСХОДИТ ЖИЗНЬ МОЯ…

1

Нисходит жизнь моя уж в сумрак гробовой,

И мне доступней смысл вещей потусторонний:

Прекрасней праведник, поверженный судьбой;

Обожествленье солнц — когда они на склоне.

Брут, падая на меч, Катона не дивит;

Мор, помня Фрозия, не думает спасаться;

170

Сократ, кого поит цикутою Анит,

Мешает ли Христу блаженно улыбаться?

Тупой и суетный, мимо идет народ.

Лишь собственное нам ужасно осужденье,

И совесть чистая, лаская нас, дает

Сияние душе и плоти очищенье.

Над горькой бездною я умиротворен.

Люблю сей дикий шум — безбрежности начало;

Ловлю и говор волн, и ночью ветра стон,

И отдаюсь всему, что скорбью в них звучало.

2

Нам нужен хоть один, кто б молвил: я готов —

Родная Франция, я жертвую собою!

Чтоб совести в сердцах еще не умер зов,

Народ! чтоб ты пребыл горящею душою!

Чтоб нынче, как вчера,— всегда чисты, как твердь

В погоду ясную, и сильны волей твердой,

Средь нас нашлись они, приемлющие смерть,

Изгнание и ночь таинственно и гордо.

Я сам — из тех, кого на землю валит рок,

Бичуя опытом и долгом наказуя,

Но счастья скорбного сомнительный цветок

И радость мрачную, не сетуя, беру я.

Другие, лучшие, чем я, уж умерли:

Присноблаженствуют во славе невечерней.

Они взнеслись с Голгоф. На чела их легли

Сиянья, что идут от всех венцов и терний.

В них — все великое: страданье и любовь.

Их лики светятся — как бы дары сквозь воздух;

На крестном их пути страдальческая кровь

Застыла звездами и говорит о звездах.

171

3

Сократ — провидец. Я — свидетель жизни сей —

Иду, оставив все в руках жестоких рока,

И слышу дальний смех моих былых друзей,

Пока я прохожу, задумавшись глубоко.

Друг другу говорят они, мне мнится, так:

– Что там на берегу вдали маячит тенью?

Смотрите-ка туда. Оно стоит, никак.

Ужели человек иль только привиденье?

Друзья, то — человек и призрак вместе с тем!

Он взором погружен в спокойные глубины

И, в жажде умереть, стал у могилы, нем,

Плененный тучей, где дрожат дерев вершины.

О, ведайте, иной моей поры друзья,

Когда б я говорил, о вас бы вел я речи.

Задумчивостью скорбь свою питаю я,

К заре последней льнет таинственный мой вечер.

Вы — те, что молвили: он прав! — а по домам

Готовы вновь поднять меня на посмеянье,

Я мало претерпел, я меньше значу сам,

И не меня мое касается страданье.

Но кто бы вы и что б вы ни были теперь,

Как может сердце в вас ничем не разрываться?

Ужель средь близких нет совсем у вас потерь?

Как знать, где мертвые? Как в силах вы смеяться?

4

Я вижу: счастлив тот, кто все переживет!

И, призрак, ухожу ютиться меж развалин.

На бреге рыбаки следят за ростом вод.

Увеличения теней я жду, печален.

Я созерцаю; мне пустыня лишь нужна.

Из сердца удалив желаний бренных семя,

Стараюсь вовремя очнуться ото сна,

Что называется обычно жизнью всеми.

172

Смерть уведет меня в блаженный свой уют:

Уж кони черные браздят пространство где-то.

Как я похож на тех, что, поспешивши, ждут,

Когда же на пути нагонит их карета!

Мне жалость не нужна: я осужден на смерть,

Но дух мой, облечен в рассвет и скорбь, как в столу,

Сквозь дыры на руках Христовых видит твердь:

Ведь только мученик — источник света долу.

5

Я грежу, истина, тобой лишь ослеплен.

Число моих врагов? Им нету исчисленья.

Воспоминания рассеялись, как сон.

Во мне встает, как тень, обширное забвенье.

Я даже имени не знаю тех, кто грыз

Меня, мечтателя, позорной клеветою.

Я вижу на верху горы сиянье риз,

Твое крыло, душа, слегка уж голубое!

О, если я кому, желая лично мстить,

Нанес хотя удар вне поля общей брани,

О, если я сказал сурово: ненавидь! —

Хотя бы одному из любящих созданий,

О, если кто-нибудь мной в сердце ранен был —

Как громовой удар, приемлю кару божью!

Пускай простят меня, кого я оскорбил,

Лишь мукой движимый, а не неправой ложью.

За все мои грехи я отстрадал вполне.

Иду, и жизнь вокруг — пустырь с травою хилой,

Где удлиняются и тянутся ко мне

Огромные лучи отверзшейся могилы.

173

АЛЬФРЕД ДЕ ВИНЬИ

173. РОГ

(Отрывок)

Люблю я звучный рог в глубокой мгле лесов,

Пусть лани загнанной он знаменует зов

Или охотника прощальные приветы,

Вечерним ветерком подхваченные где-то.

Не раз ему в ночи, дыханье затая,

Внимал я радостно, но чаще плакал я,

Когда мне чудилось, что, издали нахлынув,

Плывут предсмертные стенанья паладинов.

О, горы синие! О, скалы в серебре!

Фразонские пласты! Долина Марборе!

Стремящиеся вниз, сквозь снежные преграды,

Источники, ручьи, потоки, водопады!

Подножья в зелени, вершины изо льда,

Двухъярусный убор, застывший навсегда,

О, как средь вас звучат торжественно и строго

Раскаты дальние охотничьего рога!

174

АЛЬФРЕД ДЕ МЮССЕ

174. МАДРИД

Мадрид, Испании столица,

Немало глаз в тебе лучится,

И черных глаз и голубых,

И вечером по эспланадам