"Полутораглазый стрелец"

297. НОВАЯ КОЛХИДА

Там, где бесились неистово ливни,

Где над песчаной пустынею мгла

Вечно клубилась, чтоб розы цвели в ней

Ранами и не роилась пчела;

Там, где в затонах дремали от неги

Сонмы пиявок и скопища змей,

Где в лихорадке дрожали побеги

И заливаться не мог соловей;

Там, где ступить в вероломное лоно

Не было конским копытам дано,

Где широчайшею дельтой Риона,

Словно утопленник, плыло бревно;

Там, где веселье и жалко и странно,

Где теплое слово тяжеле свинца,

Там, где колхидцы желтее шафрана

Жили, как будто утратив сердца, —

Вижу я: зыбкого тела пустыни

Высосав топи застойную кровь,

Первонасельник приветствует ныне

Землю, у моря рожденную вновь!

Вижу я: первенец дыма на крыше

В небо несет человеческий дух,

Единоборствуя с девственной тишью,

Первый колхидский горланит петух.

Мир тебе, камень воздвигший впервые

На берегу, как источник тепла,

И позабывший адаты глухие

В черных трущобах родного села!

Ты, что оставил в родимом Одиши

Горный родник и рачинский очаг,

В новой Колхиде живешь ты и слышишь,

Как отдается победой твой шаг.

297

Двор весь в плодах. Апельсинами сладко

Пахнет твоя детвора, и набег

Больше не страшен тебе лихорадки,

Солнце республики в помощь тебе!

Ты не один. И ты знаешь, что рядом

Свежих пришельцев ворота скрипят

И что поддержан ты мощным отрядом

Новых соседей, их гордость и брат!

298

НИКОЛО МИЦИШВИЛИ

298. ПУШКИН

Словно олень, что к скале льнет и, спасаясь от пули,

Запах вдыхает травы млечной, к тебе я прибрел,

Чтобы мне хоть на миг снегом извечным блеснули

Горы, к которым стремил взор африканский орел.

В дар я принес тебе мед сладостнейший Руставели,

Сок его собственных лоз, доверху полный фиал,

Хоть, восхищенный тобой, старший твой брат по свирели,

В роще Гомера он сам дафном тебя увенчал.

Чтобы твой бронзовый лик, дышащий жизнью неложной,

В свой виноградник ввести, как изваянье во храм,

Чтобы могли мы, презрев справки в твоей подорожной,

Сердце тебе распахнуть, словно ворота друзьям.

Правда, столетье назад, скорби возвышенной данник,

Скромно вошел ты в Тифлис в ранний предутренний час,

Соли картвельских стихов ты не отведал, изгнанник:

Сумрак скрывал от тебя путь на грузинский Парнас.

Что же, хоть ныне, когда, выдержав бури и шквалы,

Гордо сияет Парнас, а императорский род

Насмерть лемносским сражен лезвием и небывалый

В братстве народы нашли счастья расцвет и оплот, —

299

Ныне хотя бы испей влаги стиха чудотворной,

Чтоб на твой зов Мерани с тигром являлся покорно;

Болдинских сосен хвою, граба играя вершиной,

Ветер обнимет в горах, словно невесту жених,

Двух наших стран небеса вспыхнут зарею единой

И переплавятся два имени в целостный стих.

300

ГЕОРГИЙ ЛЕОНИДЗЕ

299. МОРСКАЯ НОЧЬ

Нескончаемые вздохи,

Липой шелестит луна.

Удальцом в обновке-чохе

Всплыл рассвет с ночного дна.

Кто, луны средь небосклона

Став портным, скроил ее?

Кто, как мяч неугомонный,

Сердце выхватил мое?

Ты меня качала, Иора,

Брызгами кропя елея,

Выменем стиха вскормив,

И чудесней нет узора,

Чем процеженный твоею

Сетью берегов извив.

В буйном тонут винограде

Бубны и столы со мцвади,

Ты своих форелей в ситцы

Не напрасно облекла,

Не напрасно тащат птицы

Клювом утро из дупла:

Мельницу ли на канаве,

Мощь ли глыб или древний храм —

Все, что ты дала мне въяве,

Я в стихах тебе отдам.

Не во мне ли беспрестанно

Сон кипит твоих запруд?

Покупателем я стану,

Если Иору продадут.

Нескончаемые вздохи,

Липой шелестит луна,

Удальцом в обновке-чохе

Всплыл рассвет с ночного дна.

301

Спотыкнулся о Гомбори

Месяц, молоко разлив…

С ивами пою на Иоре,

Сам одна из этих ив.

300—302. ТИФЛИССКИЕ РАССВЕТЫ

1

Здесь каждый — сазандари, каждый

Влачит здесь родословной груз.

Надрезан, сердцевиной влажной

Сверкает вкрадчиво арбуз.

Как жар, горят ковры балконов,

Но фрукты блещут горячей,

И реет в мареве вдоль склонов

Фазан, сварившийся в ключе.

Сады исходят песнью зыбкой,

Гробницами гудит земля,

Окрест мтацминдскою улыбкой

Цветут сожженные поля.

Без счета золото рассеяв,

Кура теснин взрывает мглу,

И город высится халдеев,

Взваливши на спину скалу.

2

Когда рассвет, рассеяв мрак,

Освободил от тьмы Метехи,

В Куре означился рыбак

И в небе день расставил вехи.

Еще виднелся серп луны

И звездный след. О Кашуэти,

Разбившись насмерть на рассвете,

Звук тари плакал у стены.

302

Но спала роза Цинандали,

Спал Григол. Песня без конца

Лилась, хоть песне не внимали

Родные в прошлом ей сердца.

Ее не слышал ни Кабахи,

Ни Мтквари, ни балкон с резьбой:

Она с плотов метнулась в страхе

Обратно, к сени гробовой.

Но песнь любви лишь остов звука

Теперь была, была скелет,

И только у тариста мукой

Сжималось сердце ей в ответ.

Все хлопавшие ей ладони

Истлели. Лишь дрозды теперь

Внимали ей, и на балконе

Нигде не распахнулась дверь.

3

Я посмотрел на город мой:

Он, как поднос с алибухари,

Горел на солнечном пожаре

Золото-желтой бахромой.

Уже утратив власть над миром,

Тьма прыгнула тигрицей вниз,

В ущелье, и лоснился жиром,

Сверкал на солнце весь Тифлис.

Он с новыми сроднился днями

И новым светом всех дождил,

Ушедший в глубь земли корнями,

Эдемоглазый старожил.

Ровесников не помнил он,

Ни Ниневии, ни Багдада,

Ни угоняемых, как стадо,

Во вражий край плененных жен.

303

Давно забыл он о Тимуре,

Поработителе земли…

Текла звончее чианури