Полузабытая песня любви

Зак быстро произвел в уме арифметический подсчет. Значит, теперь ей исполнилось восемьдесят семь лет. Ему был хорошо виден ее приподнятый подбородок, пушистые волоски на нем.

– Вообще-то, погода, кажется, в тот год выдалась неважная. Бабушка всегда говорила, что они надеялись покупаться в море, но вода была слишком холодной…

– Большую часть дней было пасмурно. А самым потрясающим признаком задержавшейся весны стало то, что снег на земле лежал даже в марте, а на открытой местности у меловых холмов дуло так, словно кто-то забыл закрыть дверь… Да уж, пришлось несладко. Наша свинья околела – она и так была хворая, но похолодание ее доконало. Требовалось спасать мясо, но руки, которыми мы разделывали тушу, так замерзли, что к концу дня были обморожены и пальцы стали красными, как маки. Ох, вы никогда не испытывали такой боли! Не помогало никакое количество кожуры пастернака или гусиного жира. После такой весны нам всем хотелось жаркого лета, даже засухи. Возможности обсохнуть и согреться. Но мы надеялись зря. Увы. Солнечные дни в том году были редки и воспринимались как благословение свыше. Даже если не шел дождь, все равно небо затягивали тучи. Солнце словно издевалось и было редким гостем у нас в доме.

– У нас? С кем же вы тогда жили?

– В шестнадцать-то лет? С матерью, разумеется! За кого вы меня принимаете?

– Простите… Я не имел в виду… Прошу вас, давайте продолжим. Какой он был, Обри? – спросил Зак, пораженный тем, что мисс Хэтчер описывает все в таких подробностях, словно это произошло два или три года назад, а не минуло семьдесят с лишним лет.

– Какой он был? Не знаю, с чего начать. Он был как первый теплый день весны. По мне, так он был лучше всех на свете. И значил для меня очень много. – Восхищенная улыбка спала с ее лица, и тень утраты омрачила его. – Пошло третье лето с тех пор, как они стали сюда приезжать, то есть мой Чарльз и его девочки. Я тогда впервые познакомилась с ними два года назад, когда сама едва вышла из детского возраста. Он, знаете ли, рисовал меня все время. Любил меня рисовать…

– Да, и у моей бабушки тоже была картина, которую с нее написал Обри…

– Картина? Он написал ее маслом? На настоящем холсте? – перебила Зака мисс Хэтчер, беспокойно нахмурившись.

– Да… Теперь она висит в галерее в Лондоне. Довольно известная. Называется «Прогуливающаяся». На ней бабушка видна вдалеке идущей по верхнему краю утеса в солнечный день. – Зак умолк и посмотрел на свою собеседницу.

В глазах старой женщины он заметил отчаяние, они ярко блестели, а ее губы слегка шевелились, словно произнося неслышимые слова.

– Он написал вашу бабушку маслом? – прошептала она, и ее голос прозвучал так печально, что Зак ничего не ответил. Повисла пауза. – Но… вдалеке, вы сказали?

– Да, ее фигура на этой картине имеет в высоту всего пару дюймов.

– А зарисовок, эскизов к ней не осталось? Набросков, сделанных с близкого расстояния?

– Нет. Ничего подобного я не видел. – Мисс Хэтчер, похоже, расслабилась и с облегчением вздохнула.

– Что ж, тогда она могла оказаться просто кем-то, кого ему довелось встретить. Он всегда интересовался новыми людьми, мог с ними легко разговориться. Пожалуй, я и вправду помню вашего деда и его жену… Да, конечно помню. У вашего деда ведь были черные волосы? Очень черные, как смоль?

– Да! Точно! – обрадованно улыбнулся Зак.