Читаем Полвека без Ивлина Во полностью

Полвека без Ивлина Во

Эта история в равной мере мрачная и смешная. К своим персонажам Во подходит с искусным и невозмутимым спокойствием, и только в одном эпизоде его обычное отношение, казалось бы, смягчается, и язвительный тон, так подходящий писателю, изменяет ему. Я имею в виду то место, где говорится о сыне Тони Ласта и его отношениях с няней, родителями и лакеем, обучающим мальчика верховой езде. Этот эпизод сам по себе не должен был шокировать тонкого, несентиментального читателя; но, зная ход дальнейшего повествования, понимаю, что лучше бы Во ожесточился. В других местах его полная бессердечность составляет самую суть его метода. Тони Ласт — неплохой человек, он любит жену, малыша, случайно убитого на охоте, и свой Хеттон — громадный, уродливый особняк в стиле викторианской готики, на поддержание которого уходит весь его доход. Однако он так глуп, что и впрямь заслуживает участи рогоносца в награду за доверие и любовь. Его жена Бренда — очаровательная притворщица. Без особой причины она влюбляется в Джона Бивера, молодого человека, по утрам проводящего время у телефона, надеясь, что кто-нибудь пригласит его на ужин. (Иногда мечта сбывается.) Из-за отсутствия мотивации ее безрассудная страсть, как описывает или подразумевает автор, кажется еще более убедительной. Бренда щебечет о своем любовнике, называя его то «моим мистером Бивером», то «бедным мистером Бивером», а когда ей сообщают о гибели ее ребенка, она испытывает огромное облегчение, сообразив, что погиб ее сын Джон Эндрю, а не любовник, которого зовут просто Джон.

Она опустилась на жесткий ампирный стульчик у стены и села тихо-тихо, сложив руки на коленях, как благовоспитанный ребенок, которого привели в компанию взрослых. Она сказала:

— Расскажи мне, как это было. Откуда ты узнал?

— Я не уезжал из Хеттона после воскресенья.

— Из Хеттона?

— Разве ты не помнишь? Джон сегодня собирался на охоту.

Она нахмурилась, до нее не сразу дошли его слова.

— Джон… Джон Эндрю… Я… слава богу… — и она разрыдалась. Она беспомощно плакала, отвернув от Джона лицо и уткнувшись лбом в золоченую спинку стула[216].

Трагедия их любовной истории — в ее абсолютной пустоте; этот эпизод тем более убедителен, что автор очень мало говорит нам о любовниках и, за редкими исключениями, не пытается анализировать природу физической и эмоциональной привлекательности «бедного господина Бивера». Отношения между Бивером и Брендой вряд ли можно назвать любовной связью в подлинном смысле слова. Бренда со своим возлюбленным, похоже, заняты какой-то нелепой, разрушительной и ненужной игрой, возбуждаемые сплетнями знакомых, подстегиваемые, как в случае Бивера, соображением, что роман поднимет его престиж в обществе, и уверенностью Бренды в том, что она снова почувствует себя молодой. Дружба их постепенно угасает, как и должно было случиться. Как же странно, что редактор католического журнала обвиняет эту книгу в «упорной и дьявольской жестокости», называет ее «мерзкой», «дурно пахнущей» и считает, что ей не место на книжной полке безупречного католика![217]То, что книга жестокая, несомненно; и все же более «добродетельную» книгу я редко встречал на своем пути, хотя мистер Во настолько умный писатель, что не станет прилагать к ней откровенное нравоучение. Его новый роман оставляет странное ощущение, какое бывает после чтения строгих и бескомпромиссных Отцов Церкви, убежденных в том, что жизнь человеческая — хаотичное сплетение склонностей и страстей и что лишь немногие и очень сильные страсти достойны удовлетворения. Меня книга, как ни странно, забавляет и вдохновляет, но автор не виноват в том, что он такой блестящий рассказчик.

У мистера Во экономная манера повествования. Его портреты, особенно Джона Бивера и неугомонной миссис Бивер, которая занимается новомодным ремеслом, носящим название «дизайн интерьера», намечены несколькими по-кошачьи нежными штрихами. Во дорожит своим временем и временем читателя.

New Statesman, 1934, September 15, р. 329