Полвека с небом

Времени до вечера оставалось более чем достаточно, и я подумал, что вполне успею сделать один-два тренировочных вылета. Как-никак на «мессершмиттах» летать приходилось не каждый день, лишний опыт не помешает… Но прогулка моя чуть не вышла боком. В полете меня, разумеется, сопровождали «яки» — без их плотной дружеской опеки над батареями наших зенитчиков очень-то не разгуляешься. «Мессер» вел себя в воздухе нормально, настроение у меня было приподнятое: пилотировать немецкие истребители не разучился… Довели меня «яки» до аэродрома. Зашел на посадку. Сел. Но едва зарулил на стоянку и открыл фонарь — к самолету подбежали два автоматчика.

— Хенде хох!

Пришлось поднимать руки. Автоматчики, вижу, настроены решительно.

— Да вы что, ребята! — говорю. — Я же свой. Неужто не видите?

— Ишь как по-нашему говорить насобачился! — отозвался в ответ на мой чистейший русский язык один из охранников. — Сиди, фриц! Там разберутся.

На мое счастье, к самолету уже шел заместитель командующего 52-й армией генерал Разуваев, которому успели доложить, что четверка «яков» зажала и посадила на аэродром немецкий истребитель, и он решил взглянуть на пленного летчика. Недоразумение разъяснилось.

— Получается, своего в плен взяли! — посмеялся Разуваев. — Уж не взыщите! Я-то и то не сразу вас признал…

Не узнать меня было немудрено. Летал я в черной, без погон и знаков различия, кожаной куртке с черным же бархатным воротником. Немец не немец, но и на русского летчика мало похож. Да вдобавок «мессершмитт» этот… Прав командарм, говоря, что на нашей территории будет опасно. Хорошо хоть только автоматчиков с толку сбил, а не зенитчиков…

А от командарма между тем никаких сообщений.

Прошли сутки. Из очередного разведывательного полета не вернулся капитан Абдашитов, сильный и очень опытный летчик. Я его хорошо знал; именно он научил поваров, как лучше использовать в пищу конину. Родом он был из здешних мест и отлично знал тот район, куда утром вылетел на разведку.

Надо было что-то предпринимать. И я решил еще раз связаться с Хрюкиным.

Но командарм опередил меня:

— Только что получил разрешение. Санкционировали под мою личную ответственность. Жду вас у себя в штабе с подробным планом разведывательного полета.

Не теряя ни минуты, я вылетел на У-2 в штаб армии. План наш командарм одобрил, внеся некоторые уточнения, касавшиеся секретности и связанной с ней безопасности полета.

— Помните, Евгений Яковлевич, задание ваше особое и крайне ответственное. Никакой самодеятельности! Действуйте строго по плану. Сразу после возвращения свяжитесь со мной. Удачи вам!

Я уже шел к дверям, когда Хрюкни негромко меня окликнул:

— Странно все же получается: комкор в роли разведчика. Нe находите? — И сам же, помолчав секунду-другую, ответил на свой вопрос: — Впрочем, война.

«Да, война… — думал я, спеша к У-2, чтобы быстрее вернуться к себе в корпус. — У нее собственная логика, которая порой ставит людей в тупик, переворачивает привычные понятия с ног на голову. Но как к этому ни относись, а считаться с ней приходится. И не только считаться! Ее, эту логику войны, необходимо научиться использовать, предугадывать с ее помощью ход событий.

Баранову, например, кажется, что идти в логово немцев на трофейном истребителе — слишком рискованная дерзость. У них, дескать, свои порядки, свои привычки, о которых мы мало что знаем, и противнику при желании легко раскусить нашу затею, разоблачить меня в воздухе. А Хрюкин, наоборот, как и я, считает, что все обойдется. Именно благодаря дерзости задуманного немцам просто не придет в голову заподозрить какой-то подвох, предположить, что один из «мессершмиттов» пилотирует над их головами русский летчик. Баранов, конечно, прав: при желании разоблачить меня ничего не стоит. Но как раз желания-то такого у противника и не возникнет… Если, конечно, я не допущу какого-нибудь грубого просчета».

Перед самым вылетом обстановку в воздухе проверил мой ведомый капитан Самойлов. Я уже сидел в кабине Ме-109Е, когда поступило его сообщение по радио: «Вижу самолеты противника. Есть среди них и „мессеры“. Можно было взлетать. Одним из „мессершмиттов“, поднявшихся с аэродромов противника, вполне мог быть и тот, пилотировать который предстояло мне.

До Сак дошел в обществе четверки «яков». Ручку от себя — и теперь в море на бреющем. Или почти на бреющем: пятьдесят метров высота невелика. Скорость при таком полете ощущается по-особенному: несешься над гребнями волн, а ориентиров никаких — под крылом только вода. Иду по приборам. Через несколько минут — точка разворота… Ловлю себя на мысли, что чувствую себя как бы не в своей тарелке. Не то чтобы тревожно, а как-то необычно, что ли… В бою порой рискуешь куда больше. Но там все происходит быстро, динамично, нет лишней секунды, чтобы взглянуть на себя со стороны. Да вдобавок боевые товарищи рядом. И азарт боя… Его тоже со счетов не сбросишь. А тут — один на один с собой, и мысли всякие в голову лезут.