Полвека в авиации. Записки академика

Макет памятника должен был утверждаться архитектурным советом Москвы, возглавляемым в то время Посохиным. Естественно, поставить такой памятник, вызывавший весьма противоречивые чувства и мысли, разрешить не могли, даже если на то была воля усопшего. Вопрос о нем завис, а могила за это время провалилась, выглядела заброшенной, и какой-то журналист с Запада ее сфотографировал. Фото появилось в тамошней печати: вот, мол, как в Советском Союзе расправляются с политическими противниками. Эта заметка попала, видно, к М. С. Суслову, потому что, как рассказывал мне Сергей, на полях ее красным карандашом было написано: «А что, у родственников средств нету? Они рассчитывают на помощь государства?» И подпись, наверное, Суслова, поскольку он курировал идеологию. Сергея вызвали в ЦК КПСС, показали эту резолюцию. Он сказал:

— Так я давно хочу поставить памятник, но мне не разрешает архитектурный совет…

Быстро туда прошел телефонный звонок и памятник утвердили. По команде «сверху»… Памятник вызвал потом много пересудов по Москве и стал своего рода сенсацией. Сергей тем самым еще раз доказал, что он — достойный сын своего отца. Я бывал у него дома — везде висели фотографии Н. С. Хрущева, которого он высоко чтит и по сей день и от которого никогда не отрекался, в отличие от очень многих людей, при жизни «лизавших ему пятки», а потом бросавших грязь в поверженного правителя.

Видно, столь неблагоприятная обстановка, сложившаяся вокруг семьи Н. С. Хрущева, и заставила сына уехать в США, где он читал лекции об истории ракетной техники в СССР, которую хорошо знал, а потом и остался там жить.

…Но вернемся к В. Н. Челомею. По рассказам людей, которым я доверяю, Владимир Николаевич, видно, все же спекулировал тем, что у него работал сын самого Хрущева, и потому мог позволить себе и жесткое поведение по отношению к конкурентам, и риск сложнейших проектов, не имеющих надежного научно-технического обоснования. Бесспорно, Челомей противостоял и Королеву, и Янгелю, поскольку он «влез» в область развития космических систем, где они были уже признанными корифеями, но боролся с ними на этом фронте достойно. Достаточно назвать «пятисотку» — УР-500 — теперешний «Протон», который на своих «плечах» вывез на орбиту всю нашу космонавтику.

Правда, когда Хрушева сняли со всех постов, Дмитрий Федорович Устинов, который недолюбливал В. Н. Челомея, попытался «загнать» его в рамки только крылатых ракет, оставив пилотируемую космонавтику за С. П. Королевым, а баллистические ракеты — за М. К. Янгелем. Такая тенденция явно прослеживалась в ряде решений правительства. Но Челомей уже находился на завершающей стадии работ по развертыванию своей «сотки», и Л. И. Брежнев сказал, что если он сумеет это сделать, то сохранит свои позиции в тематике, которую ведет. И, я так понимаю, несмотря на резкое противодействие Д. Ф. Устинова, Челомей удержался на ракетно-космическом небосклоне уже за счет своих деловых качеств, свой «маховик» он раскрутил довольно сильно…

Кстати, когда сняли Хрущева, Челомей быстро собрал узкий круг своих соратников, многих из которых я хорошо знал, и, по их словам, рассказал знаменитую притчу о двух лягушках в кувшине с молоком. Одна, попав в кувшин, утонула. А вторая билась-билась, пока не сбила комок масла и тем самым спаслась.

Челомей тогда сказал:

— Наша задача сегодня — биться, как та лягушка в крынке с молоком, и сбить свой «комок масла»…

Что они и сделали… Этот эпизод еще раз характеризует В. Н. Челомея как человека, обладавшего хорошими бойцовскими качествами, умевшего бороться за свое дело, отстаивать свои идеи, хотя и допуская при этом ряд некорректных поступков. Также некорректен бывал он и в отношениях с людьми, в частности с тем же Сергеем Хрущевым, отдалив его сразу от себя, хотя был многим ему обязан.

Тем не менее Владимиру Николаевичу наш институт обязан тем, что мы получили разрешение на строительство нового инженерного корпуса, в котором потом смогли разместить очень нужное нам оборудование и машины.