Полвойны

– Моим топором меня и зарубишь, Колючка Бату? – Клобук колыхнулся, в тени сверкнули глаза. – А ты, Колл, вырос. Помню, как ты висел на мачте «Южного ветра», а мать все орала, чтоб ты слезал. Помнится, ты упрашивал показать тебе волшебство.

Топор Колючки плавно опустился.

– Скифр?

– А что бы просто не постучаться? – вмешалась Лайтлин, отстраняя Колючку и разглаживая платье до всегдашнего лоска.

– Когда стучишься, могут не отворить, Златая Королева. А моя дорога была долгой – из краев под Альюксом, вверх по Запретной и по Священной, в обществе Варослава-князя. Впрочем, без его ведома. – Капюшон Скифр обвис, и Колл сорвался на вздох. Даже в полутьме он разглядел, что левую половину лица гостьи избороздили ожоги, полброви пропало, а в стриженой седине там и сям повылазили плеши.

– Что случилось? – проговорила Колючка.

Скифр улыбнулась. Вернее, улыбнулась половина ее лица. Другая сжалась и перекрутилась, как старый кожух.

– Праматерь Вексен послала людей на юг, голубка. Наказать меня за воровство талисманов из запретных развалин Строкома. – Она зыркнула на эльфий браслет на Колючкином запястье – тот пульсировал ярким бело-голубым светом. – Они сожгли мой дом. Они убили моего сына с женой. Они убили даже сыновей моего сына. Но этим людям оказалось невдомек, что убить меня не слишком легко.

– Память праматери Вексен долго лелеет обиды, – полушепотом произнесла Лайтлин.

– У других тоже долгая память – и это она узнает. – Скифр выпятила подбородок, пестрые ожоги будто блеснули. – Праматерь Вексен пригласила ко мне Смерть. Хороший тон требует вернуть любезность. Я зрела знамения. Я наблюдала за птицами в небе. Я разгадала написанное рябью волн. Ты отвезешь меня через море Осколков, в Торлбю. Тебе еще хочется увидеть колдовство, Колл?

– Ну… нет? – Но, как часто казалось, людям нравилось его расспрашивать, не проявляя особого интереса к ответам.

– Мне надо переговорить с отцом Ярви. – Скифр растянула губы и с обнаженными зубами пролаяла: – А после я иду на войну!

18. Пепел

Флот Атиля изготовился харкнуть в рожу Верховному королю.

Рыжеволосый тровенландец, встав во весь рост на скале, ревел строфы баллады об Ашенлир – без никакой мелодичности, зато с небывалою силой. То любимое закаленными вояками место, где ближняя дружина королевы готовилась к смерти в доблестной схватке. Все вокруг подпевали одними губами знакомые слова о том, как воины в последний раз ласкали точилами лезвия, рывками набрасывали тетивы и туго затягивали пряжки.

Стоило полагать, что идущие в бой скорее предпочтут песни, в которых герои доблестно уцелеют в битве, чтобы потом умереть своей смертью – старыми, толстыми и богатыми. Но вот таковы они, воины – не много смысла в их поступках, если вдумчиво разобраться. Одна из причин, по которым Рэйт старался ни во что особо не вдумываться, коли можно этого избежать.

С кораблей поснимали любой лишний вес, припасы повываливали на берег, дабы освободить место для большего числа бойцов. Иные из них решили надеть кольчуги – из страха перед клинком иль стрелой. Другие решили снять – из страха перед холодными объятиями Матери Моря. Таков безрадостный выбор – игра безумца на все, что есть в жизни и когда-нибудь будет. Только вот из таких решений войны и состоят.

Всяк солдат по-своему изыскивал себе храбрость. Вымучивал недозабавные шутки и перебарщивал с хохотом, или бился об заклад, кто пожнет больше трупов, или распоряжался, как поделить его вещи, если сам до заката уйдет в Последнюю дверь. Некоторые хватались за святые обереги или за памятки от любимых женщин, обнимались и хлопали соратников по спинам, вопили друг перед другом – с вызовом или братской поддержкой. Другие стояли молча, отстраненно пялились на Матерь Море, туда, где вскоре свершится их рок.

Рэйт был готов. Был готов уже много часов. Много дней. С тех самых пор, как они укрепили ров и Скара вместе с Атилем проголосовали за битву.

Поэтому он повернулся к бойцам спиной, устремив жесткий взгляд на обугленные городские руины над прибрежным песком, и глубоко втянул запах морской соли и дыма. Занятно, что никому не надо наслаждаться вздохами до поры, пока не близок последний из них.

– Он звался Вальсо.

– А? – оглянувшись, откликнулся Рэйт.

– Этот городок. – Синий Дженнер пальцами причесывал бороду – налево, потом направо, потом обратно. – Давеча тут стоял недурный рынок. Ягнята по весне. Рабы по осени. Короче, сонная заводь, зато, когда народ возвращался с набега, творилось буйство. В той усадьбе я провел не одну жаркую ночку. – Он кивнул на покосившийся дымоход, до сих пор торчащий среди мешанины паленых балок. – Кажись, тут и стояла. Только представь, каково оно. Распевать песни с ребятами – нас уже и в живых почти не осталось.

– У тебя был звонкий голос?

Дженнер усмехнулся:

– Я так считал, когда выпью.