Полымя

Церкви Пустынь вернули в начале 90-х, тогда же появились первые монахи, но поначалу и они, и обитель влачили жалкое существование. Потому что на отшибе, вдалеке от федеральных трасс – это раз, и уж больно все запущено, не понятно, за что хвататься, – это два. Все изменилось, когда с дальних северов вернулся старец Ириней. Его молитвой, в противном верующих было не убедить, что районную и областную власть даже обижало, и началось настоящее, не бумажное под печатью, возрождение обители.

С бизнесменом-инсультником старец имел долгую беседу. Из кельи деловой человек вышел задумчивым. И уже через неделю началось строительство. Появились на берегу бревна, груды кованых скреп. Гул шел по всему озеру, когда стали вбивать сваи. И встал мост, по которому покатили самосвалы с щебнем, камнем… Доски моста прогибались, но держались, будто и они готовы были безропотно нести тяжкое, но богоугодное бремя.

Слышал Егоров, что мост собираются обновить, а может, и вовсе заменить капитальным, на бетонных опорах. И строиться он будет не за счет благотворителей – деньги поступят из Москвы, таково распоряжение патриарха, приезжавшего в Пустынь прошлым годом. Увиденным патриарх остался доволен, свершениям братии порадовался, на золотые купола, заменившие серую оцинковку, подивился. Вот только мост… И с Иринеем ему встретиться не удалось – занемог старец. Думали даже, отдаст Богу душу, но все же выкарабкался. Опять, что ли, молитвой?

На середине моста участковый придержал шаг, притопнул ногой. Из щелей между досками поднялось облачко земляного и древесного праха. Да, пора новить, а то рухнет, беда будет.

Он переложил пакет из руки в руку и направился к воротам.

Нищенствующих сегодня было трое. Тетку, заложившую Тютельку, участковый опознал сразу. Описание, словно мимоходом данное отдельскими, было кратким, но ярким, не спутаешь.

Он подошел и навис над ней. Тетка обшарила его глазами – сначала безразличными, потом настороженными. Хотя Егоров был в гражданском, но, видно, что-то почувствовала, какую-то опасность. Потому что стоит и молчит, буркалами сверлит, и чего надо?

«Чего надо?» – голос у нищенки был глухой, скрипучий.

Игорь Григорьевич не ответил. И не шелохнулся, давя на психику.

Тетка заерзала на скамеечке, специально сделанной низенькой, чтобы каждый проходящий сверху вниз глядел на несчастную, судьбой обиженную, добром обделенную. Чужое ничтожество так возвышает! Ну как тут не бросить копеечку? Да, и тут психология, как с тельняшкой, значками на груди и беретом.

«Надо чего?» – повторила тетка.

Егоров снова не ответил.

Губы нищенки задергались. Могло показаться, что она сейчас завопит, скликая людей на помощь, но участковый был уверен, что кликушества не будет, его на крайняк придержат. Но он до предела доводить не будет.

Егоров поднял пакет, перевернул и вывалил его содержимое на землю. Сверху упал, придавив одежду, солдатский ботинок, грубый, потертый, и один – два Тютельке были без надобности.

«Знач так, – начал он, – забирай шмотье и передай там, сама знаешь, где и кому, что все на этом. Мы забудем, и вы забудьте. Поняла?»

Нищенка кивнула.

«А чтобы лучше дошло и крепко запомнилось…»

Начищенный ботинок опрокинул банку из-под сметаны с мелочью на дне. Да и купюры, наверное, тоже бросали, только их сразу припрятывали, чтобы у идущих мимо и готовых подать от щедрот своих не возникла мыслишка, что, мол, довольно с нее, ишь сколько накидали.

Монеты раскатились в стороны и заблестели желтым и белым.

«Мужчина! – стегнул по плечам гневный голос. – Вы что творите? Как вам не стыдно?!»

Егоров обернулся. Паломница в показательно убогом платье смотрела на него с ужасом и, в общем-то, праведным возмущением.

«Мне-то? – задумчиво проговорил он. – Мне не стыдно».

Участковый пошел к мосту, на сто процентов зная, что сейчас происходит у него за спиной. Шмотки тетка споро отгребла в сторону, а монеты собирает и ссыпает в банку, и наверняка ее станет больше, этой мелочи, паломницы добавят, пожалев побирушку. Только все это его теперь не касалось.

Он забрался в «уазик» и уехал.

А Тютелька… Он появился в Покровском через полтора месяца, сам добрался на попутках и был весь из себя бодрый, разговорчивый, в одежке с чужого плеча. О своем отсутствии плел разное: что гостил в Твери у армейского дружка, что получил путевку в санаторий для инвалидов, что встретил в райцентре фигуристую дамочку и она в него с ходу втюрилась, жить к себе зазвала, а он и не отказал, но потом они характерами не сошлись: дамочка командовать стала, а он человек гордый… Заливал Тютелин напропалую, и продраться сквозь его вранье было невозможно, хотя мужики и пытались, подносили стопочки. И все напрасно, хотя в убытке они себя не чувствовали – слушать было занятно. А Тютельке только того и надо было – чтобы интерес к нему имелся и стакан не пустел.

С таким жизненным подходом спиться – запросто, но горьким пьяницей Тютелин все же не стал. Лишь закалился. И потому гармонии в Покровском как не было, так и не стало: богачи не объявились, пропойца тоже, один дурачок в наличии.

-–