Полынь и порох

Гром радостных восклицаний и аплодисментов, звон бокалов наполнил Атаманский дворец. Возбужденные спиртным офицеры восторженно спрашивали, кто же герои, и требовали их наградить. Они, собираясь качать, окружили полковника Федорина, лицо которого, несмотря на вымученную улыбку, выражало смятение и растерянность. Походный атаман удивленно раскланивался, обещая не забыть патриотов Дона. А недавно узнавший все полковник Денисов, отойдя от ликующих в сторону и держась за колонну, сотрясался от приступов хохота. Увидев, что сотворил, Иван Александрович, улыбаясь, побежал за водой для командующего.

Глава 25

«Несмотря на начавшиеся переговоры с Донским правительством и заявление германского командования о том, что занятие Ростова не может рассматриваться как оккупация, к 8 мая 1918 года передовые немецкие части были выброшены к городу Батайску, станицам Ольгинской и Аксайской, а их сторожевое охранение с огромным количеством технических средств полукольцом охватило Новочеркасск с юга, остановившись в 11 верстах от Донской столицы.

В крайне запутанной военной и политической обстановке, в которой оказалась Донская власть, уберечь ее от моментального краха могло лишь наличие твердой руки вновь избранного Атамана и сотрудничество с немцами».

Из дневников очевидца

Немного запоздавший май расплескался по донской столице абрикосовым и вишневым цветом. Белоснежные сады наполняли легкие прохожих сладким предчувствием летнего благоденствия. На улицах опять появились парочки, затарахтели пролетки извозчиков, откуда-то взялись цыгане. Рестораны и кафе открыли гостеприимные залы, восстановив покалеченные пролетарским нашествием интерьеры.

Уля и Алексей стояли на Платовском проспекте и смотрели, как юнкера срывают натянутый над аллеей транспарант «Вся власть Советам – земля крестьянам!».

– А я слышала от нашего повара, что кадетский корпус снова откроется, – Ульяна поправила легшую на плечо косу и достала из сумочки кулечек с семечками. – Хочешь?

Алешка удивленно посмотрел на свою подругу. Девушка сделала извиняющиеся глаза:

– Это Серегина сестра Анюта меня пристрастила. Когда есть хочется – лузгаешь и забываешь про еду. Хорошая женщина, добрая и очень смелая. Мы с ней, пока в Заплавах с госпиталем были, подружились.

– А я за всю жизнь так и не научился, хоть и на Дону вырос. Мать говорила, что не благородное это дело, и ругалась.

Уля, пожав плечами, хмыкнула в ладошку:

– Наверное.

Они ждали Мельникова и Пичугина. Все четверо собирались в ресторан. Жалованья в частях не полагалось, только довольствие, но вчера всех участников золотой операции наградили большой пачкой керенок и серебряными часами с гравировкой от Походного атамана. Своей целью ребята избрали ресторан гостиницы «Московской». Вернувшийся из-под Персияновки Барашков ходил туда договариваться о местах заранее. Он так и сказал: «Если эти ничтожные бумажки не возьмут, жалую свои часы. Только за одну монограмму можно пуд золота отвалить».

На крышках увесистых хронометров было выгравировано: «Доблестным рыцарям Дона. Генерал Попов».

Вениамин должен был ждать в ресторане.

Серега и Шурка опоздали.

– Вот, – Мельников указал на своего спутника и выразился в стиле Барашкова: – Первопричина торможения в нем, тяни его налево.

– Извините, – потупился Шурка, – но этого проклятого Ценципера мне пришлось самому вести в контрразведку.

– Ну и Бог с ним, – махнул рукой Алешка, – сдал так сдал, пусть там теперь слушают его бредни. Правда, Уля?

– Да не совсем бредни, – возразил Пичугин. – Вчера этот подследственный пациент брякнул, что всех фальшивомонетчиков кайзер живьем закопает в могилу номер двадцать, третий ряд справа. Когда я спросил его, отчего у кайзера такие проблемы с могилами, Ценципер завопил, что сторож присвоил клише Монетного двора, скупает могилы и подрывает германскую экономику.

Раздался дружный взрыв хохота. Алешка, вытирая выступившие от смеха слезы, еле выдавил:

– Хе-хе! Ой-ей! Что-то логики не вижу!