Полынь на снегу (Повести, рассказы)

Залюбовавшись, не сразу замечаю и вовсе удивительное — одна из льдин, самая белая, самая облачно-чистая, останавливается вдруг на всем ходу, замирает на месте, словно зацепившись за что-то, потом медленно, но решительно плывет поперек течения…

Протираю глаза, подхожу к самому обрыву и только тут понимаю: это гусь, самый обыкновенный гусь, отчаянно увертывающийся от быстрых, грозно сталкивающихся друг с другом льдин.

«Куда несет тебя в такую погоду? Ты что задумал, безумец?»

Я говорю это мысленно, хотя надо бы вслух да крикнуть во все горло: «Берегись! Ведь раздавит сейчас, чудик, раздавит!»

Но где там! Минута, другая — белая льдина, благополучно миновав все опасности, припаивается к противоположному берегу и там исчезает.

— На свиданку чапает! — слышу за своей спиной.

Оборачиваюсь — возле меня стоит соседский парень, улыбающийся, загорелый, в широко распахнутой на ветру телогрейке, в резиновых сапогах.

— На свиданку? Шутник ты все-таки, Зуев!

— Точно, точно, на свиданку. Верно слово, засек: третий день тот берег штурмует. Вчера еле жив остался.

Зуев смеется. Смех у него хороший — негромкий, добрый. Так смеются только очень счастливые люди.

Немного постояв со мной рядом, Зуев уходит. Я долго еще выискиваю глазами белого гуся на том берегу. Но он окончательно растворился там вместе со своими красными лапами.

Весь день вспоминаю гуся, а вечером снова спускаюсь к Дубне.

Громадные льдины мчатся со все нарастающей силой. Сквозь их шорох и треск, с той стороны неожиданно доносится до меня высокий девичий голос. Самой певуньи не видно, нельзя разобрать и ее слов, но песня, как воздушный мостик, все упрямей протягивается между двумя берегами.

Стремясь разглядеть, откуда, из-за какого плетня, льется она так звонко, так молодо, встаю на пенек, вытягиваю шею, весь превращаюсь в слух и зрение.

— Наше вам! — слышу за спиной знакомое.

Это опять Зуев. Только трудно его узнать: заношенную робу сменил новый костюм, в модном галстуке, выбрит. И лишь на ногах все те же резиновые сапоги.

— Куда в таком виде, Зуев?..

Он так торопится, что не успевает ответить. С разбегу ловко прыгает на ближайшую к берегу льдину, с нее — на следующую. И пошел, пошел на ту сторону…

В последних лучах заходящего солнца сразу намокшие сапоги Зуева вспыхивают вдруг ярко-красным пламенем и от этого на какую-то долю секунды становятся похожими на лапы белого гуся…

Старый дуб

Несчастья одно за другим сваливались на плечи старого дуба. Из войны он вышел полным инвалидом: ствол его был исклеван пулями, тяжелая крона, срезанная не то миной, не то снарядом, валялась поблизости комлем книзу, так что издали можно было подумать — растет подле старого новый дуб. Но это только казалось. Скоро листья отшибленной кроны завяли, сделались жестяными и противно заскрежетали на ветру.

Дерево еще продолжало борьбу, как вдруг новая гроза пронеслась над ним. Гроза в полном смысле этого слова.

Среди белого дня небо вдруг почернело, опустилось, загромыхало, и раскроенный надвое могучим ударом ствол стал огромной, расщепившейся почти до самой земли рогатиной.

Эта последняя рана была смертельной, но люди, жившие по соседству со старым дубом и за войну вдосталь насмотревшиеся в глаза смерти, не хотели в это верить. Они притащили проволоку, веревки, жерди, вооружились баграми и лестницами. Дуб обнесли лесами.

Кто-то из суетившихся вокруг него то и дело покрикивал:

— Давай, давай! Спасай вояку!

Кто-то поддакивал:

— Склеим еще, оживет! Ну-ка!

Незнакомый человек мог, пожалуй, подумать, что тут идет строительство силосной башни. Во всяком случае, вряд ли кто-нибудь из посторонних сразу догадался бы о том, что здесь происходит.

Люди, только что вышедшие из войны, сами еще не залечившие как следует ран, боролись за спасение старого дуба, и каждый старался изо всех сил, у каждого был свой план, своя идея.

Пока одни туго-натуго стягивали большие и малые трещины, другие конопатили их, шпаклевали, третьи густо замазывали образовавшиеся швы корабельным суриком, целую банку которого невесть откуда прикатил к дубу бывший моряк Малентьев.

Но несмотря на все это, раненый все-таки умирал…

Казалось, уже никто и ничто не сможет ему помочь. Он, вероятно, так и ушел бы от нас — тихо и бесследно. Распилили бы дуб на дрова. Постепенно все трудней и трудней было бы повстречать в этих краях человека, помнившего историю старого дуба.

Только удивительно мудро и тонко кое-что устроено на нашей земле.

Проснулся я как-то утром, подошел к распахнутому окну и вижу — под искалеченным дубом ходит мальчишка лет семи-восьми, не больше. Босой, оборванный, чумазый. Ходит, нагибается, что-то собирает в траве.

— Эй, приятель, что ты там ищешь?

— Желуди.

— Желуди? Зачем тебе?

— А так… Может, завтра в школу снесу…

Пока я спускался, чтобы поговорить с ним, его и след простыл.

В глубокой задумчивости стоял я под деревом, гремевшим над моей головой красной жестью последней листвы. Потом тоже нагнулся, поднял несколько нагретых на осеннем солнце желудей, положил их в карман.