Полынь скитаний

Лёня закричал от боли, из носа обильно потекла кровь, из глаз брызнули слезы. Ксюша неожиданно злорадно захихикала, а Нюша печально сказала:

– А вы, оказывается, злая, Маргарита!

На крик сына тут же явился дядя Миша. Лёня не мог вымолвить ни слова, алая кровь обильно текла по подбородку, капала на белую рубашку. Ксюша перестала хихикать и пожаловалась отцу:

– Папа, а Маргарита – бешеная! Она Лёнечке нос сломала! Он ее никак не обидел, только заметил, что она утащила со стола лепешки и испортила жиром все платье! А она его ударила! Кулаком, с размаху – как хулиганка!

Дядька так смешно захлопал глазами, что Ритка фыркнула от смеха.

– Что ты себе позволяешь, Маргарита?! Подойди, пожалуйста, ко мне!

Но Ритка скользнула мимо толстяка за дверь. Дядя Миша тяжело потопал следом. Ха, разве угнаться ему за ней?! Вихрем пронеслась по коридору и выскочила из особняка на улицу. Огляделась. Далеко убегать она пока не станет, от такого стола убегать – надо круглым дураком быть, но и схватить себя, скажем, за ухо или даже за локоть, чтобы читать нравоучения, – этого она тоже не допустит.

На другой стороне пыльной желтой дороги росло высокое дерево, и Ритка мгновенно, почище любой обезьяны, – и набитый под завязку живот не помешал – вскарабкалась на недосягаемую для дядьки высоту.

Дядя Миша, тяжело дыша, пересек дорогу, подобрался к дереву и, задрав голову, с трудом переводя дыхание, начал воспитательный процесс, а его племянница насмешливо посматривала вниз и от полноты чувств громко насвистывала любимую лагерную песню:

Сонца ю-ла и мию-ла,
Чега фанза бу шанго,
Караула сыпи-ла ю-ла,
Мая фангули акыно.

Ритка очень любила эту песенку и еще при первой встрече спела ее бабушке и Лидочке, но они оказались не в состоянии оценить душевности песни и исполнительницы и удивленно захлопали глазами. Ритка попыталась перевести:

Солнце всходит и заходит.
Этот дом нехороший.
Караул уснул,
Я сломал окно.

Но с переводом песенка утратила свою душевность, или Ритка просто была плохим переводчиком…

Возможно, все закончилось бы не так плохо, если бы как раз в этот день и час у соседей не вырвался из конюшни полуторагодовалый бык, приведенный с дальнего пастбища для первого в его жизни покрытия коров. Пока его еще только собирались доставить к этим самым коровам, но он уже изрядно мандражировал и, с легкостью выбравшись из отдельного загона, отправился прогуляться и выпустить пар. Увидев пляшущую прямо перед его носом на дороге толстую фигуру, бык отчего-то занервничал еще сильнее и, набирая скорость, раздувая ноздри, ринулся в атаку.

С дикими воплями дядя Миша потрусил через дорогу в дом, где на крыльце, привлеченные его криками, уже застыли его домочадцы, а также бедная пунцовая от стыда за внучку бабушка. Огромный темно-коричневый бык с треугольным белым пятном на широком лбу нервно покопался у дерева, от расстройства наделал пару дымящихся горок и был со всеми необходимыми предосторожностями благополучно эвакуирован подбежавшими соседями.

В довершение истории, спускаясь с дерева, Ритка зацепилась карманом за ветку и выронила одну из заначенных за обедом пампушек прямо в бычью лепешку – так что реализации ее добыча уже не подлежала. А вернувшись в особняк, беглянка выслушала понурив голову теперь уже настоящий реприманд – от бабушки. Вот так не слишком удачно сложился ее первый день на свободе. Как сказала бы по этому поводу Апа: «И курица улетела, и яйца разбились».

Погонщики мулов

Но самое худшее случилось в самом конце этого долгого дня, который так манил предвкушением счастья, но принес только разочарование. Это случилось, когда уже видели сладкие сны Ксюша и Нюша, обиженно посапывал больным носом Лёня, тихо хныкала во сне от ноющей боли в животе бедная Лидочка и громко храпел дядя Миша. Ритка, с трудом превозмогая нахлынувшую дрему, жестко, до боли, растирая слипающиеся глаза, отправилась на разведку – и вовремя: она подслушала разговор бабушки с младшей сестрой. Голос бабушки был почти не слышен, тихий, мягкий, просительный, зато голос тетки, уже не чирикающий, а скорее каркающий, был слышен хорошо:

– Лиза, ты меня, конечно, прости, но твоя старшая внучка – это просто какое-то чудовище. И я ее в своем доме оставить просто не могу. Хочешь обижайся, хочешь нет – она за один день сломала нос Лёнечке и довела почти до инфаркта Михаила. Это не ребенок, это зверь! Думаешь, в лагере ее чекисты добру научили?! Я почти уверена, что она, ну ты понимаешь, что она… – тетка замялась, потом выпалила: – Она и невинность наверняка потеряла! Ты видела, как она смотрит?! У меня мурашки по коже от ее взгляда! А у меня девочки растут!

Тихий голос бабушки. Ритка напряглась, сжалась в комок. Зверь? Да, она зверь! И будет зверем! Перебивая робкие возражения бабушки, снова послышался напористый теткин голос: