Полынь – сухие слёзы

Сумрачным утром конца декабря в дортуар, где ещё не разобранная родственниками последняя пятёрка кадетов играла в «чёт-нечет», заглянул дежурный дядька с вестью: «За кадетами Иверзневым и Закатовым прибыли!» Миша подскочил от восторга, расцеловал возмущённого такой непосредственностью дядьку, схватил перепуганного Никиту за рукав и потащил за собой в приёмную.

Паника Никиты разом увеличилась втрое, когда он увидел внизу, в огромной мрачной комнате с портретом государя императора не Марью Андреевну, а высоченного кавалерийского поручика в длинной шинели, с решительно закрученными, чёрными как смоль усами и чёрными же мохнатыми бровями. О молодости сего грозного воина говорили лишь весело и живо блестевшие из-под козырька фуражки глаза. При виде кадетов он поднялся и шагнул им навстречу.

– Михайло? Здорово, брат, вырос как, не узнать! Служба тебе на пользу пошла! – рокочущим басом объявил он.

– Здравствуй, Саша! Давно ли и ты прибыл, как прошла дорога? – чопорно ответил Миша, косясь на неподвижную фигуру дядьки у дверей, но в его глазах скакали такие отчаянные искры, что Никита видел: ему до смерти хочется кинуться брату на шею.

– Прибыл ночью, как снег на голову, всполошил весь дом… А вы, надо полагать, Закатов? – спокойно спросил военный у Никиты. – Позвольте рекомендоваться, поручик Петербургского полка Александр Иверзнев, старший и любимый брат вот этого недоразумения в мундирчике…

– Са-аша! – обиженно протянул Миша.

– Что «Саша»? Говорил я маменьке – не место тебе в военном, засовывайте его в гимназию, а там и в университет… Куда там! «Ваш покойный отец…», «Его последние слова…», «Семейная традиция…», «Все Иверзневы всегда шли на службу государю…». Всё равно ничего путного из тебя не выйдет, вот тебе моё последнее слово! Штафирка с книжкой под мышкой!

Поручик гудел басом и шевелил усами весьма сурово, но Мишу, судя по всему, эти пророчества ничуть не пугали: он весело улыбался и торопливо застёгивал пуговицы шинели, взглядом понукая делать то же и Никиту. Оделись быстро, строевым маршем пересекли заснеженный двор училища, предъявили усатому и подозрительному швейцару Сидору отпускные документы и выбрались на улицу к ожидавшему извозчику.

– Ну теперь, брат Михайло, пожалуй, и поздороваться можно, – объявил Александр и, оглянувшись на всякий случай на строгое здание корпуса, вдруг ловко и, казалось, без малейшего усилия схватил младшего брата под мышки.

– И-и-и-и-и!!! – зашёлся Миша, взлетая над Лефортовом. Никите от страха показалось, что старший брат подбросил Мишу выше корпусного забора, и фигура кадета Иверзнева мелькает сейчас непосредственно перед окном кабинета начальника корпуса. – И-и-и-и! Са-а-а-ашка! Ещё-о-о-о!

– С удо… вольствием… И-ех, полетай, родимый! Рот закрой – ворона влетит! – надсаживался Саша, ещё и ещё подкидывая брата вверх. Растрёпанный и визжащий от счастья Миша взлетел над забором не меньше шести раз, прежде чем был наконец милостиво установлен в подобающую кадету его императорского величества позу возле саней, и братья крепко обнялись.

– Лихо, лихо, вась-сиясь! – одобрил сивобородый извозчик в синем халате поверх тулупа. – Эх, не перевелись богатыри в России-матушке!

– Сам ты, борода, «вась-сиясь»… – со смехом отмахнулся поручик. – Свыше гривенника обговоренного ни копейки не дам, не надейся! Ну, что ж, господа кадеты, едем? Закатов, давайте ваш баул… Мишка мне про вас постоянно писал, и всё – с восторгом! Это верно, что вы играете в шахматы?

– Да, немного, господин поручик…

– Закатов, мы ведь не в корпусе и не в полку, к чему субординация? – слегка озадаченно сказал Саша. – «Александра» достаточно будет с меня, друзья брата – мои друзья! К тому же у меня в отношении вас вполне корыстный интерес: сам уважаю шахматы, а сыграть дома совершенно не с кем. От Петьки толку никакого, впору Егоровну обучать… Буду вас использовать немилосердно весь отпуск!

– А где же мама? – нахлобучивая на голову упавшую фуражку и отряхиваясь, спросил Миша. – Почему она тебя прислала, а не приехала сама?

– О, брат… – туманно протянул Саша. – Дома-то у нас нынче вавилон и столпотворение. Маменька вся в нервическом, ей не до вас… Кажется, Веру нашу выгоняют из института.

– Как, опять?! – ужаснулся Миша. – Это ведь уже третье заведение, кажется…

– Вот так. Не годится для нашей разбойницы дамское образование… Впрочем, поехали, а то ещё и мне достанется, что не привёз вас к обеду. Закатов, что вы там застряли, полезайте скорее в сани!

Растерянный Никита послушался – и до самого Столешникова ему не давали покоя две мысли: не лучше ли было ему отказаться от иверзневского гостеприимства, коль уж в семье стряслось несчастье; и отчего брату Аркадию никогда и в голову не приходило подкинуть его, Никиту, в воздух по приезде в отпуск. «Всё же странные люди эти Иверзневы», – решил он, когда сани уже сворачивали с Тверской в Столешников переулок.