Полынь – сухие слёзы

Антип и Ефим обнялись с отцом, Устю и Таньку Прокоп поцеловал в лоб, перекрестил, они поочерёдно подошли под благословение отца Никодима. Затем священник первым вышел во двор, осмотрелся и осторожно вывел на зады огорода беглецов. Тени одна за другой исчезали в овраге, среди лозняка и ракиты. Затем послышался тихий плеск воды внизу. Отец Никодим долго стоял на обрыве, вслушиваясь в наступившую тишину, но её теперь нарушали только свист птиц в кустах и жужжание насекомых.

– Тихо? – спросили за его спиной, и отец Никодим вздрогнул, обернувшись.

– Тьфу, напугал, Прокоп… Ты зачем вылез-то? Куда ты теперь?

– Как куда? – Прокоп посмотрел на священника сощуренными серыми глазами, чуть усмехнулся. – В поле. Времечка-то мало, – и, повернувшись, неспешно зашагал со двора церкви прочь.

… – Всё, теперь уж некому догнать, – уверенно сказала Устинья, сбавляя шаг. Вокруг глухо шумел лес. Высоченные ели качали ветвями, шелестели берёзы, мелко дрожали красноватыми листьями осины. Угрожающе темнел, подняв длинные, узловатые корни, сосновый выворотень, возле него весело выглядывали из-под палой хвои грибки-лисички. Высоко, между сходящимися мощными кронами, едва виднелся голубой клочок неба. В густой траве не было ни тропинки, ни стёжки.

– Да ты верно ли дорогу знаешь, Устинья Даниловна? – слегка озабоченно спросил Антип. – Я вот уже и местов-то не узнаю, заблукаем, не ровен час…

– Не заблукаем. – Устинья спокойно показала на выворотень. – Сколько раз я под ним ночевала – не счесть… Небось, Антип Прокопьич, весь день идти будем, в лесу спать придётся. Но уж завтра к полудню чуть не к самому Смоленску выйдем. А там к нищим аль к богомольцам пристанем. С ними и до самой Москвы.

– Видал, Ефимка, какова у тебя жёнка будет? Сущий енарал! – усмехнулся Антип, обернувшись к брату. Тот не улыбнулся в ответ. За несколько вёрст пути Ефим ещё не сказал ни слова, с его лица не сходила серая бледность, в глазах по-прежнему стоял отчаянный холод, и Антип уже несколько раз с беспокойством посматривал на него.

Спустя ещё час пути, когда смешанный лес закончился и путники вступили в рыжий, сквозной сосняк с ковром из хвои под ногами, Антип тронул за рукав Устю, взглядом показал ей на брата и, потянув за руку Таньку, споро увлёк её вперёд.

– Да куда ж вы меня, Антип Прокопьич, волокёте-то… – запищалась Танька, тревожно ища глазами подругу.

– Да тут недалече, грибка на ужин найдём! – успокаивающе прогудел Антип. – Да пошли, пошли, Татьяна Якимовна, догонят они…

Устя и Ефим остались одни. Вокруг шумели, качаясь, медные сосны, весело постукивал по ветке дятел. Две белки, играя, перелетели со ствола на ствол прямо перед глазами Усти. Она, не обратив на них внимания, села на траву, потянула за рукав парня.

– Сядь, Ефим. Ну, что ты? Что?..

– Ничего. – Он тяжело опустился рядом. – Что-то голову ломит, Устька. Сейчас подымусь, дале пойдём…

– Худо тебе? – коротко спросила Устинья.

– Худо, – сквозь зубы, хрипло и тяжело дыша, сознался Ефим. – Не думал, ей-богу, что этак будет… Двоих-то разом за утро уходить… Кровищи-то там было, Устька!.. И ведь не хотел я Афоньку трогать! Кабы он, боров, не заверещал… – голос Ефима сорвался, он ещё ниже опустил голову, умолк. Устинья, закусив губу, молчала тоже. Затем тихо, решительно сказала:

– Поди ко мне, – и, не дождавшись, пока Ефим послушается, сама притянула его к себе за плечи, обняла, погладила по встрёпанным волосам, в которых запуталась хвоя. – Ништо, Ефим, ништо… Как было по-другому-то? И дело свято сделал, столько людей теперь вздохнёт слободно. А я… – Она тихо, закрыв глаза, вздохнула. Словно через силу выговорила: – Я с тобой до гробовой доски…

Ефим молчал. И, когда широкие, мощные плечи парня тяжело дрогнули под рукой Усти несколько раз подряд, она только вздохнула и крепче обняла его. Натужно, тяжело гудели сосны над головой. Дятел в ветвях умолк.

– Эй, живые вы там? – послышался из малинника голос Антипа. Ефим медленно поднялся с земли, вскочила и Устя. Не глядя друг на друга, они взялись за руки и быстро пошли из-под раскачивающихся сосен на зов.