Полынь-трава

— Это, брат, наше с тобой главное богатство. В сельской библиотеке позаимствовал... читать их теперь другим недосуг будет, а нам с тобой они хорошую службу сослужат.

— Газеты? Службу?

— Эх ты, Захарушка, столько лет на свете живешь, а правильно мыслить, заглядывая в завтрашний день, не научился. А ну давай-ка в шалаш и посвети мне, я кое-что тебе растолкую. Нет, не зря я полез за ними в окошко, как тать в ночи. Соображай.

При свете карманного фонарика развернул в шалаше газеты:

— Смотри — отчет с республиканского совещания партийнохозяйственного актива. Фамилии выступавших и их должности. Дальше — рапорт отчетно-выборной районной конференции. И снова фамилии и должности. Газеты разные, республиканские и районные. И в каждой — фамилии. То, что немцы здесь будут скоро,— ты в этом не сомневайся. Только расположатся, а мы к ним с готовыми списками — спасибо великое скажут. Возвысят. И помогут мне в том, о чем я всю жизнь, слышишь, всю жизнь мечтал,— лично расправиться с большевиками. Ну как, дельно я все это придумал?

— Дельно,— только и ответил Завалков,— а на меня пуще прежнего полагаться можете.

— Это я знаю, Захар Зиновьевич.

Назвал не Захарушкой, как обычно, а по имени-отчеству. Уважительно. Как бы подчеркивал доверие и расположенность.

...Стараясь казаться спокойным, Завалков доложил:

— Задание ваше, Ярослав Степанович, выполнил честь по чести. Три больших чемодана и мешок в подполье, в том самом цехе на мебельной фабрике.

— А где Крот и Ржавый?

— Я убрал их, Ярослав Степанович. Не по чину хотели получить.

— Дельно. Спрятал надежно?

— Надежней некуда.

— Послушай, что хочу сказать. Нам с тобой теперь нужды ни в чем не будет. Алмазы и все прочее перепрячем. Есть-пить не просят, пусть полежат до других времен. А там посмотрим, как лучше распорядиться.

И еще один верный — вернее не сыщешь — человек появился вскоре рядом с Уразовым. Звали его Матвей Фалалеев. Это был простоватый и прибитый тугодум двадцати двух лет. До войны никуда не выезжал из Курска, работал слесарем в мастерской «Ремонт металлоизделий», исправно паял и водил напильником. В армии был спешно обучен и из-под Ярославля с эшелоном таких же новобранцев переброшен под Смоленск. Получил полбоекомплекта к винтовке, две гранаты, сухой паек на три дня и двинулся маршем на усиление поредевшего полка, державшего оборону за неширокой рекой.

Ждали немцев с запада, а они появились в предутренний час с востока.

«Обошли, отрезали»,— пронеслось в голове Фалалеева. На него шли большие, серые, выплевывавшие огонь танки; подпрыгивая на ухабах, неслась цепь мотоциклов с автоматчиками в колясках. Его товарищи вели беспорядочный огонь. Показалось Фалалееву, что ноги и руки одеревенели, и лишь окрик командира отделения: «Ты что не стреляешь?» — заставил его взяться за винтовку.

Бой был недолгим. Вторым или третьим выстрелом танк, как бита-городок, смел пушку, которую разворачивали неловко и медленно. Упал с простреленной грудью командир отделения. Но кто только мог продолжали стрелять... В живых остались двое: пулеметчик с красным пятном на груди и он, невредимый Фалалеев. Опустившись на корточки и волоча за собой ружье, пополз к пулеметчику и что было мочи прокричал тому в ухо:

— Чиво ты?! Ить перебьют обоих!

Одними пересохшими губами прошептал пулеметчик:

— Уйди!

Послушался совета Фалалеев. Ушел. Но не дальше чем на три метра. Прицелился в голову пулеметчика, и, едва нажал на курок, захлебнулся пулемет.

Если бы могли увидеть это немцы, сразу бы отличили Фалалеева и не пришлось бы ему зарабатывать право на жизнь в вонючих бараках да привыкать к голодному урчанию в желудке. Только ради того, чтобы заглушить это ненавистное урчание, на многое был готов Фалалеев. И когда начали интересоваться фашисты, кто из пленных хотел бы сотрудничать с ними, первым поднял руку и вскоре получил на эту руку повязку, как иудин знак.

Сперва колол дрова для полевой кухни, работа спорилась в его руках. Не раз слышал поощрительное: «Рус, карашо!»

Потом перевели его в солдатский госпиталь мыть посуду и выносить горшки. А когда под Смоленском объявились партизаны, изъявил желание вступить в создаваемый немцами охранный батальон.

Здесь-то и познакомился с Ярославом Степановичем Уразовым, занимавшим неясный для Фалалеева, но, судя по всему, значительный пост в смоленском гебитскомиссариате. Фалалеев постарался привлечь его внимание истовой исполнительностью. И вскоре поручили Фалалееву командовать отделением. Он сытно ел, и были у него новые сапоги, и подчинялось ему одиннадцать человек, и казался он себе такой значительной фигурой, каких не было еще в фалалеевском роду. Когда он убил пулеметчика, его стошнило. Когда самолично расстрелял учителя, дававшего приют партизанам, почувствовал лишь тошнотный приступ, а потом избавился и от этого. Выработал в себе правило и железно следовал ему — убивать без свидетелей (кто знает, вдруг все переменится); если случались изредка невольные свидетели, убивал и их.