Полынья

- Как кто? - удивился Бутылкин. - Ты лучше спроси, как нам разрешили на ем плавать... Пришел регистр, говорит: надо ваш корабель палить или топить насовсем. В Маресале в ем не пущу: вы там пропадете. А Азбукину что: он знает, что нового не дадут! Ну - кинул регистру мешок сига, чтоб тот отвязался. Потом капитан порта взял мешок - и поехали. Вот тебе и разрешение!.. А теперь подумай: а если Азбукин в сезон уснет? А ноне зима ранняя...

В таком случае рейс для них мог обернуться скверно. Сядь "Бристоль" на мель, сломай винт на камнях, река его остановит. Что тогда? Бросать судно, брести по тундре, затапливаемой теменью? Такой путь обрекал их на гибель. Оставаться на зимовку без продовольствия, с дряхлой машиной? Тоже не жизнь.

- Ну вот. А ведь ты, Ефимыч, такой капитан, что мальцы не сомневаются.

- Логично.

- Проведешь до Атамановских Камней, возьмешь себе корабель, а мы на санях - по хатам.

- А я куда, с кораблем?

- А хоть куда, - спокойно ответил механик. - Хочешь, вмерзай в берег, если захочешь с бабой жить: еды, топлива вам на двоих хватит. А по весне поплывете по зимовьям... Что тебе! - воскликнул он, отбрасывая свою скрытность, с жуткой печалью, страдая от невозможности сделать то, что, так старательно обдумав, теперь предлагал другому. - Чем тебе не жить! проговорил он и умолк.

Просеков, тоже взволновавшись, вскоре, однако, свое волнение поборол. Плыть куда-то на дырявом пароходе, представляя его домом, с какой-то темной бабой, которая всю реку завесит бельем... Нет, такой вариант ему не подходит. Вот если б сон, если б эту глубину постигнуть! Но такого секрета Бутылкин не знал.

- Приходи омуля спрыснуть...

Охотник ушел, подошла Настя.

- Что он тебе предлагал?

- Пароход купить.

- Лучше купи дом, - посоветовала она.

- Зачем?

- Отдохнешь в нем, чтоб к морю плыть...

Как прекрасно она сказала! И даже не в словах дело, а в том, как они прозвучали: в голосе ее грудном, выдохнувшем надежду... Может, это с ней он проводил лунные ночи? Может, она и прислала письмо? Неужели она? Пожалуй... молода. Но так похожа!.. И уже памятью о той, что его на таком холоде любила, а теперь стояла рядом, обвеивая тминным запахом, подумал: как было бы хорошо обрести с ней и поля, и реки, и стены дома, стоящего на одном месте, под одной звездой! Хоть ненадолго, хоть на время, заплатив ей сполна за все. Уж она-то поведет, уж она-то будет цвести рядом, как вечнозеленая ель...

- Ребенок будет от мужа? - спросил он.

- Какой там муж? Ходила для смеху, и вот... А теперь уехал к своей невесте.

- А у меня невесты нет, - сказал Просеков. - Согласна ехать со мной?

- Отчего ж не поехать.

- Значит, согласна?

Настя так внимательно посмотрела на него, что он поднялся, как перед приговором. И хотя его предложение было искренним, а Настя была доверчива и добра, он понял по ее глазам, что она ему не верит.

- Ты уже приехал, - сказала она. - Дальше некуда.

- Объясни.

- Любовь ты здесь оставил, в землю зарыл... - И, видя, как искривилось лицо, она, жалея, обняла его: - Хоть знаешь, где лежит?

- Нет, - ответил он глухо.

- На скале. Красным написано...

От Тессема спустился вниз, перешагивая через останки рассохшихся барж, подпертых угольно-черными кусками льда. На склоне туман уплотнился настолько, что он ничего не видел и в недоумении остановился, когда испуганно пролаял Дик. Приглядевшись, различил силуэты собак на камнях. Это были не лайки, поменьше их, с одичалой кровью, сильно похожие на волков. Они хоть и убивали волков, но спаривались с волчицами, забегавшими сюда в полярные ночи. Среди них уже могла затесаться волчица, и, если броситься сдуру, навалятся все. Но и обминуть их нельзя.

Взяв на руки дрожавшего пса, пошел навстречу, пока не уперся в вожака стаи, который сидел впереди. Настоящий волк, прямой, со стоячими ушами, с толстой шеей, со скользящим и одновременно внимательным взглядом умных глаз, в которых искрами вспыхивали зрачки. "Пропусти!.." Вожак подогнул под себя толстую лапу и как-то боком, криво улегся. Морду отвернул.

Собаки не тронули их, и они прошли к кладбищу, смутно различая черные, негниющие столбы, расшатанные ветром в каменных колодцах. Какие-то треноги, ржавые фонари, письма родных под стеклом, придавленные камнем, чтоб не унесло. Ближе к земле лежали дети, и он обошел их ощупывая платиновые досточки с выгравированными фамилиями, этот детский садик, зарытый в вечной мерзлоте - в воронках, взорванных динамитом. Дальше были рыбаки, моряки с ледокола "Северный полюс", - в срубах, заваленных галькой в голубоватом орнаменте полярных колокольчиков. Местами гальку разнесло ветром, и вода, заполнив углубление, размыла землю на длину лежавшего человека, не проникая к нему, так как он был отделен от света еще ледяной плитой. Он знал, что все эти люди лежали такими, какими умерли. И было неважно, сколько прошло лет, когда ты пришел сюда. Он мог увидеть дочь, какой она была и даже какое носила платье.