Полынный мой путь (сборник)

Праздновали победу и по-другому. Кто-то праздновал на «бэтээрах», с автоматами. В той лихой пляске техники были раздавленные, были убитые, радость, она безгранична на фантазии. Как любовь. И безрассудна, как любовь.

С того дня победы стреляли редко, только по ночам, и не так азартно. Однако днем люди все равно ходили с оглядкой, до темноты улицы сами пустели, комендантский час можно и не вводить. Бои откатывались к границам Ингушетии, туда смещался интерес политической жизни. А столовые, кафе Владикавказа все равно не работали. Даже рынок был пуст.

В Совете Министров Северной Осетии нам, группе оголодавших журналистов, разрешили поездку по освобожденным районам. Желающих, правда, набралось немного, побаивались диверсантов на дорогах – появились и такие. Мой слух резанули слова – «освобожденные районы»… От кого освобожденные? От сограждан? Вчерашних соседей?

Как быстро война делит людей на своих и врагов, не оставляя места для суждений, для воспоминаний. Ей важно обозначить своих, остальные сами становятся врагами.

Сначала нам, журналистам, предложили ехать в одном «бэтээре». Но сидеть в «консервной банке» удовольствия мало – ничего не видно. После уговоров, переговоров, ожиданий и согласований дали автобус, сопровождать который будут «бэтээры» – спереди и сзади. Однако сопровождение вышло иным. Автобус пристроили к хвосту танковой колонны, которая шла на Назрань, столицу Ингушетии.

Тридцать легких танков впереди – царское сопровождение!

Нам разрешили доехать до селения Чермен, оно в двенадцати километрах от Владикавказа, там только-только закончился бой, и селение стало вновь осетинским.

Едем. Через каждый километр на шоссе баррикады – чьи, осетинские ли, ингушские? – около них стояли российские солдаты. Перед въездом в Чермен валялись горелые легковушки, матрасы, ковры, заляпанные грязью. Шоссе перегораживал завал из тракторов и сельскохозяйственной техники, но для танков завал – не проблема.

Чуть в стороне, в селении Донгарон, еще шел бой. Цепкий, изнурительный бой. На измор. Там в домах засели ингушские бойцы. Они автоматами и гранатометами стремились доказать свои права на родные дома, на родную землю. По ним методично били российские «бэтээры», короткими очередями – русские солдаты. Часть домов горела. Высоченные столбы черного дыма поднимались к самому небу и растекались по нему. Над селением висела огромная черная туча из дыма и душ убитых.

…Красивым был Чермен, богатым, его называли смешанным селением. Около трех тысяч осетин и чуть больше ингушей жили здесь, деля кусок хлеба. Местные осетины одни из первых приняли вернувшихся из ссылки ингушей, дали им кров, работу. А сейчас те же осетины и ингуши яростно стреляли друг в друга – их разделила война на своих и чужих.

Кто лучше стрелял, сказать трудно, так же как трудно сказать, кто лучше работал. Осетины ни в чем не уступали ингушам, а ингуши – осетинам. Из полутора тысяч дворов в Чермене я не видел ни одного бедного, неухоженного, как, скажем, в российских селах. Наоборот, один дом соревновался с соседним архитектурой, убранством и продуманным бытом. Сейчас обезлюдели улицы Чермена, отгорали дома после ночного боя.

Запах пожарища стоял всюду. Ошалевшие овцы, очумевшие коровы бродили тут и там. Около одного дома безумно выл забытый на цепи пес…

Десятки сожженных домов. Зачем? Раздавленные коровы. Зачем? Огромная свиноматка, убитая и изуродованная кем-то. Детская коляска около дороги со следами крови. Неподалеку новый велосипед и простреленная кепка.

Мы оставили Чермен быстро, слишком больно видеть все это. Порой казалось, что не было никакого селения, а был сон, неправдоподобный и слишком натуральный, как советское кино о войне.

Проехав с километр, за околицу, около разбитого поста ГАИ наши танки встали. Перед ними чернела толпа ингушей. Человек двести – триста перегородили собой дорогу, они стояли под моросящим дождем и низко, исподлобья, смотрели на свой Чермен, подчеркнуто не замечая танки и нас, гражданских в автобусе.

Солдаты оттеснили толпу, чтобы танки прошли дальше, а наш автобус остался, здесь конец маршрута, разрешенного властями Осетии. Впереди Ингушетия, другая власть. Восемь танков остались охранять перекресток, а с ним – границу Северной Осетии.

Буквально рядом, там, куда гаишники ставили проштра-фившиеся автомобили, под навесом сидели ингушские аксакалы, они говорили о жизни, не обращая ни малейшего внимания на протекающую перед ними жизнь… Скрывать не буду – выходить из автобуса мне не хотелось. Каждый из нас желал оттянуть эту минуту (мы были первыми журналистами, приехавшими в Ингушетию со стороны Владикавказа). Но и уезжать, не поговорив с ингушскими беженцами, выглядело бы как невольное соучастие в преступлении государства против своего народа.

Мне, как старшему по возрасту, нужно было выйти из автобуса первым и спокойно начать переговоры. Вышел и словно окунулся в горячий поток.