Полыновский улей

После каждой неудачной попытки расправиться со знаменосцем Красных Пчел Борька приходил домой бледный от ярости. Он хлопал дверями, грубил матери, и только присутствие старшего брата заставляло его притихнуть.

Старший Граббэ торговал в своей лавчонке пуговицами, кнопками, брючными крючками. Раньше он хозяйничал в большом антикварном магазине, вел деловую переписку со многими титулованными особами. Одним он доставал экзотические безделушки Востока и Юга, другим — редкие картины, третьим — фарфор. Агенты Граббэ сновали повсюду и добывали нужные вещи из-под земли.

Так было. А сейчас — пуговицы, в лучшем случае — гребенки и подтяжки.

Сохраняя на лице холодность и надменность, внутри Граббэ весь клокотал. Но он был труслив. Встретив случайно милиционера, переходил на другую сторону улицы, а дома любил строить из себя грозного врага советской власти.

— Ну, скаут! Воробьев гоняешь? — спросил он как-то у Борьки.

Тот буркнул что-то нечленораздельное.

— Обмельчали люди! — вздохнул старший Граббэ. — Неужели тебя не тянет на что-нибудь большое, серьезное? Неужели ничем не горит твоя душа?

— Горит! — вспыхнул Борька. — Еще как горит!.. Попадись он мне...

— Кто же это вызвал у тебя такую горячую симпатию?

— Есть тут... один...

— Хм!.. Один... — Старший Граббэ сделал презрительный жест рукой. — И этот один, вероятно, подставил тебе ножку или показал фигу? И возгорелась твоя душа?.. Нет! Ты не будешь знать больших чувств, настоящего горения!

Старший Граббэ помолчал, пожевывая плоские, без всякого изгиба губы.

— Мне бы твои годы... Нашлось бы дело посолидней!..

Борька прищурился.

— Посолидней... За это и отвечать посолидней придется!

Старший Граббэ горько рассмеялся.

— 3-завидую большевикам!.. Помню, в пятом году... Отец еще жив был... У нашего магазина выставили городового — на всякий случай... Стоял он широченный — полвитрины загораживал... Среди бела дня проскочил мимо него оборвыш. Года на два младше тебя... Мазнул рукой и прилепил к витрине большевистскую прокламацию. Прямо за спиной городового... А сейчас удивляемся: «Как это, мол, могло совершиться? Почему революция? Нельзя ли ее побоку?» А позвольте спросить: какими силами, с кем? С тобой, что ли?..

Такие разговоры Борька слышал не раз. Они разжигали в нем глухую ненависть. Борька любил деньги и часто получал их от брата на карманные расходы. Выдавая деньги, старший Граббэ обязательно говорил:

— Ты бы уже мог иметь свой счет в банке, если бы...

Борька любил хорошо одеваться. Старший Граббэ, купив ему обновку, спрашивал:

— Сколько у тебя костюмов?

— Два.

— А у меня в твоем возрасте была дюжина, и не каких-нибудь, а парижских. И у тебя бы было, да...

Он не заканчивал фразу, но младший брат догадывался, что кроется за этой недомолвкой. И получалось так, что у Борьки все оказывалось в прошлом, хотя ему только-только исполнилось пятнадцать лет. Он мог бы иметь счет в банке, дюжину парижских костюмов, все, все, все!.. Мог бы, если бы не... Под этим «если бы не» старший Граббэ подразумевал революцию. И Борька с ранних лет научился смотреть на мир глазами брата.

Ненависть к окружающему проявилась сначала во вражде к полыновским ребятам. Став командиром бойскаутов, Борька травил полыновских мальчишек, как только мог. Но старший Граббэ толкал брата на большее и добился своего.

* * *

Красные Пчелы торжествовали. Бойскаутов будто вымело из города. Они уже не ходили по улицам с гордым непобедимым видом. Лишь изредка попадались полыновцам круглые зеленые шляпы. А Борька Граббэ — тот и вообще перестал носить форму. Бойскауты притихли, при встречах не задирались. Драк больше не происходило. Нападений на флаг с пчелой не было.

Матюха иногда высказывал недовольство таким долгим перемирием. Он мечтал о жарких схватках, в которых можно было бы показать свою удаль и геройство. Но большинство ребят не стремилось к войне.

Мальчишки приводили в порядок заводской двор, очищали от хлама проезды и проходы между цехов. Поручали им и более трудные работы.

Однажды вышел из строя трубопровод, по которому подавали нефть из цеха в цех. Что-то закупорило трубу. Выход был один — заменить ее. На это потребовалось бы не меньше недели. На подсобные работы хотели поставить Красных Пчел. Но командот предложил Семену другой способ.

— Труба хоть и узкая, а я, например, протиснусь, — сказал Тимошка. — Разреши попробовать! Скорей будет!

Семен недоверчиво улыбнулся, но, подумав, рассудил, что можно попробовать.

Отвернули крышку, запиравшую горловину трубы, спустили всю нефть, и командот втиснулся в узкое скользкое отверстие. За Тимошкой тянулась веревка, привязанная к его ноге.

— Как я дерну, — дергай и ты, отвечай! — напутствовал его Семен. — Дернешь — значит, все в порядке, а не ответишь — буду знать, что неладно... Мигом вытяну за веревку!

Пять метров веревки ушло в трубу. Тимошка четко подавал сигналы. Но вдруг веревка замерла. Семен заработал руками и, как пробку, вытянул командота из трубы.

Тимошка вдохнул чистый воздух, открыл глаза. В руках он держал большой комок пропитанной нефтью ветоши.