Ползут, чтоб вновь родиться в Вифлееме

Я рассказываю это не затем, чтобы излить душу или вспомнить всё, но хочу лишь показать, что Джон Уэйн, вихрем промчавшийся через мое, а быть может, и ваше детство, навеки предопределил очертания некоторых наших фантазий. Казалось невероятным, что этот человек может заболеть, что внутри него может зреть самый необъяснимый и неуправляемый недуг. Слухи рождали неясную тревогу, которая ставила под сомнение само наше детство. В мире Джона Уэйна распоряжаться мог лишь Джон Уэйн. «Едем, – говорил он. – По коням!» «Вперед» и «Мужчина должен делать то, что д'oлжно». «Эй, привет», – говорил он, завидев девушку в лагере строителей, в поезде или просто на крыльце в ожидании наездника из высокой травы. Когда Джон Уэйн заговаривал, его намерения невозможно было истолковать превратно: его веская мужественность была видна даже ребенку. Мы рано поняли, что мир полон корысти, сомнений и обезоруживающей двусмысленности, но Джон Уэйн показал нам другой мир, и этот мир, существовал он в действительности или нет, определенно остался в прошлом. Это был мир, где мужчина мог быть свободен, мог создать собственный кодекс чести и следовать ему; мир, где мужчина, который делает, что должно, мог рассчитывать на то, что однажды подхватит подругу и поскачет с ней через лощину туда, где его ждет дом и свобода, а вовсе не больница, невесть откуда взявшаяся хворь, высокая кровать с букетами у изголовья, лекарства и натянутые улыбки. Туда, где в изгибе искрящейся реки утреннее солнце играет в ветвях тополей.