Помазанник из будущего. «Железом и кровью»

Сказать, что представители горских кланов и родов не задергались, — значит ничего не сказать. У многих из них в голове пульсировала мысль о том, что пора бежать, дабы не попасть под горячую руку разъяренного наследника. Но «явить трусость гяурам» для «настоящих джигитов» было невместно. А потому все остались на своих местах, взяв верх над низменными страстями. К тому же бежать было непросто. Предусмотрительные казаки, вежливо отдав гостям «центральную трибуну», стиснули их с боков рядами своих ветеранов, а позади, среди праздной публики, стояли станичники моложе.

Кортеж остановился за импровизированным дощатым помостом, и цесаревич, видя, что «народ для разврата собрался» [82], решил не тянуть и сразу перейти к делу.

Выйдя на помост и оглядев высокое собрание, напоминающее стаю матерых волков в окружении своры волкодавов, Александр окончательно убедился в правильности принятого решения. Произносить здесь и сейчас заранее подготовленную речь значило уподобиться прорабу из старой комедии, вещавшему «о космических кораблях, бороздящих просторы Большого театра», перед лицом неблагодарной публики. Поэтому Саша дал присутствующим одобрительно погудеть, выражая радость встречи, и жестом усадил всех обратно.

* * *

— Мир вам и милость Создателя, — начал мерно и с выражением цесаревич. — Я собрал вас всех для того, чтобы объяснить мою позицию как наследника империи по делам на Северном Кавказе. В первую очередь, конечно, горскому населению, которое зачастую довольно плохо знакомо с положением дел в государстве. — Саша выдержал небольшую паузу и продолжил: — Империя пришла на Кавказ. Можно этому радоваться, можно горевать, но это ничего не изменит. Империя подобна древу. Она должна расти и укрепляться или погибнуть. Но в этом случае несладко придется не только давно живущим в ее кроне, но и тем, кто едва коснулся ветвей, — рухнувший ствол лесного великана раздавит всех. Именно об этом я собирался держать речь и об этом писал в своем послании. Но теперь придется говорить о другом. — Цесаревич выдержал многозначительную паузу.

— Сегодня кто-то пытался убить всех вас и ваши семьи. Если бы эта пуля, — Александр слегка приподнял перевязанную кисть левой руки, — была чуть точнее, я не смог бы поручиться за выдержку своей охраны и станичников. На месте переговоров пролилась бы кровь. — Саша сделал паузу и медленно обвел представителей горских народов холодным, жестким взглядом. — Скажите, уважаемые, как бы каждый из вас поступил, узнав о подлом убийстве своего старшего сына? Вы понимаете, что на Кавказ едва не пришла новая война? Кровавая и безжалостная, после которой эти горы опустели бы полностью. Подумайте, нужно ли это вам? Я думаю, нет! Но кому-то выгодна наша взаимная вражда! Вот, — Саша кивнул на пленников-абреков, — эти «молодцы» были в числе тех, кто напал на меня и моих людей по дороге сюда. Расскажите уважаемым гостям все, что рассказали мне.

Поначалу пленники немного стеснялись выступать перед таким скоплением народа, но потихоньку разговорились. Сразу после того, как им начали делать лечебно-профилактический массаж ногами. Мгновенно пропали и робость, и стеснение, и излишняя скромность. Они поведали уважаемым гостям о том, как в их банду прибыл турецкий эмиссар, привез денег и сулил еще больше, говоря им об оплаченном нападении на кортеж, как о богоугодном деле.

Видимо, на «товарищей» очень сильно произвела впечатление гибель всего отряда на их глазах с последующими пытками раненых, но «крышу» им основательно снесло. То есть их «понесло», и они, увлекшись, стали рассказывать уважаемой публике очень много всяких уже совершенно излишних деталей, связанных с нелегальным бизнесом, которым занималась банда. К счастью, имен они особенно не знали, однако даже того, что они говорили, хватало для острых приступов зубной боли у многих присутствующих гостей. Пленные умудрились задеть в своих повествованиях и горцев, и казаков. В том числе и упомянули о каких-то каналах сбыта рабов, захваченных в других землях посредством ватажек, сколоченных из казаков и абреков. Так что через минут двадцать увлеченной исповеди цесаревичу пришлось их заткнуть, опасаясь того, чтобы первые ряды гостей не бросились и не разорвали болтунов голыми руками. Они сказали достаточно.