Помещик. Том 1. Сирота

— Видаков сговора Петра и Прохора нет. Преставились. Слово против слова. Да, Петр — уважаемый человек. Но что вы помните про Прохора?

— Славный был рубака.

— Вот! — назидательно поднял палец вверх воевода. — И стрелы пущал ловко. Добрый воин. Но несчастья посыпались на него одно за другим. И, поговаривали, что он от службы откажется, ибо не сможет выезжать с поместья. Тут-то Петр ему и предложил и коня, и кольчугу, и шлем.

— И что?

— А то, что Петр мог пойти на условия Прохора, желая усилится таким славным воином.

— Я хорошо знал Петра! Он так поступить не мог с Андрейкой, если бы не был уверен в своей правоте!

— А если бы он узнал, что Прохор мог заплатить, но не платил? А если бы узнал, что мимо его рук проплыли ТАКИЕ деньжища?

— Ну…

— Любой бы из вас так поступил. И нечего рожей кривить. Деньги большие. И если с умом ими распорядится, то московские чины любому обеспечены бы были. А там, глядишь, и думные. Никто бы не отказался. К тому же его люди слышали мой с Андрейкой разговор. А там отрок прямо говорил — у него есть, чем оплатить долг. Тут Петра от жадности и обиды и понесло…

— А если нет?

— Зачем Андрейке лгать?

— Ну… черт его знает?

— Заплатив долг он еще мог купить мерина и какого-нибудь меринка заводного. И пройти верстание. Да его, после такого вклада, и пешего поверстали, записали бы в городовую службу на стенах с наказом через год выезжать уже с конем. И через год бы что-то придумали. Лихой беды в том не было бы.

— А он о том знал?

— Как знать, — пожал плечами воевода. — Тут дело в другом. Если Петр брехал и Андрейка ему действительно ничего не должен, то он… татьбой промышлял выходит. И мы ему в том подсобляли.

— Если Петр и промышлял татьбой, то такое нужно держать в тайне. Ибо урон чести великий.

— А ежели это до Государя дойдет? — спросил воевода. — Тут не чести, тут головы лишимся. Ладно бы Петруша грабил ремесленников или крестьян. И пусть. Но он ведь мерзавец руку на своего поднял. А это не простительно. И с нас спросят, как это так получилось? Как это мы не досмотрели?

— С тебя, батька, с тебя, спросят, а не с нас. — ехидно улыбнувшись, заметил один сотник. — Не перекладывай с больной головы на здоровую.

— А я, полагаете, под пытками молчать стану? — повел он бровью. — Сдам вас — облегчу себе участь. Это ведь вы Петра прикрываете.

— И грех на душу возьмешь?

— Грехом больше, грехом меньше, — пожал он плечами. — Все равно в аду гореть.

— А если мы признаем, что Петр занимался татьбой, шума получится замять?

— Нет. Шум будет так или иначе. Или вы думаете, что о волнениях в посаде тульском царю не доложат? Уже через седмицу он уже будет о том знать.

— Знать-то знать, — заметил один из сотников. — Но ведь если Петр паскудным делом промышлял, то и на нас подозрение падет.

— Потому и нужно сделать все так, чтобы к нам вопросы не возникли.

— Наказать семью Петра?

— Ой дурное это дело. Евдокия — огонь баба. Она сама посад на уши поставит.

— Ох да… — согласились с ним другие, начав отклоняться в обсуждение женщин, и их недостатков.

— Погодите. — поднял руку сотник. — Ежели мы признаем, что Петр занимался татьбой, то Евдокии невместно будет оставлять часть поместья на дожитие. Да и виру взыскать с них надобно. Большую. И пересмотреть долги. Это что же получается? Ее на улицу выгонять? А дочь Петра бесприданницей оставлять?

— Кстати, да. Поместье у Петра славное. И населенное добро.

— Почему? — спросил воевода.

— Что почему? — удивился сотник.

— Почему оно населено добро? Все мы пострадали от татар. Все кто-то кого-то лишился. А Петра, что?

— Он сказывал, что сумел всех схавать по оврагам.

— И зерно с прочим имуществом?

— Видно так.

— И татары их не нашли?

— Так у него поместье в низовье Упы. Они туда если и заглядывали, то мельком. Повезло ему. А так-то да. Землянки они порушили.

— А посевы?

— Не успели.

— Дивно… а ведь он, вроде бы, первым про татар прознал.

— Так и есть. Но его люди были в передовом дозоре. Чего в этом дивного?

— Как что? Крестьян сохранил. Грабежей почти избежал. Да и тут, на посаде, так оказалось, что он словно ждал их. Оттого в кремль быстро все перенес.

— Мы все ждали.

— Но успел все сделать чин по чину только он.

— Нет, — покачал головой один из уважаемых помещиков. — Петр не мог с татарами быть в сговоре. Не такой он человек. Да и отец его погиб от их сабли. В бою с ними он был особенно лют.

— Может и так… — согласился воевода.

— Однако же поместье его — добрая землица. Ее ему и нарезано щедро, и людишками заселена.

— А что с вдовой делать? По миру пускать?

— А что мы с бабой не справимся?

— С одной-то? — усмехнулся воевода. — А с жинками своими вы что делать будете? В церкви шапку снимать не стыдно будет? С проклеванными плешками то?

— Шуткуешь?

— Да куда уже там? Выкидывать Евдокию на улицу никак нельзя. Иначе бабий бунт грянет[1], а он пострашнее посадского волнения. Но, ежели признаем Петра татем, то придется.

— Ну Андрейка… ну мерзавец… — покачал головой один из сотников. — Заварил кашу.