Помещик. Том 5. Воевода

Перекрестился. И скосившись на солнце, отправился дальше. Солнце уже пересекло полуденный пик, а обеденный обход он еще не завершил. Задерживался, любуясь на то, как все тут расцветает. Хотя он отчетливо помнил ту глушь, в которой Андрей его привез.

Он чуть пнул пятками своего коня и поехал дальше.

Минул причал.

Здесь стояло два струга и стайка лодок. И люди суетились, ведя разгрузочные работы. Как раз керамические кирпичи и черепицу привезли.

Он свернул своего коня на небольшую дорожку, что шла к мосткам выше по течению. Хозяйственным.

Какой черт его туда потянул — не ясно. Просто захотелось. Он лишь раз в седмицу сворачивал в те края, дабы проверить состояние мостков. И уже посещал их вчера. А тут захотелось…

На улице стояла жара.

Пекло просто.

Очень хотелось искупаться или как-то еще освежиться. Видимо из-за этого он туда свернул. Местечко там было что надо. Много ракит да ив давали тень. Рогоз удерживал свежеть. Мостки и удобный вход в воду завершали картину…

На подъезде услышал женские голоса. Звонкие.

Скосился на спутников. Они повеселели. Молодые. Холостые. При виде более-менее пригожих баб начинали не просто цвести, а едва ли не колоситься.

Несколько кустов ивы.

Петр их обогнул и оказался в метрах двадцати от мостков, на которых веселились ткачихи. Не все. Всего лишь одна смена. Девчонки только сменились и теперь решили перевести дух после непростой работы. Вот и сидели на мостках, болтая босыми ножками в воде да болтая обо всяком.

Увидев всадников, они испугались. Слишком тихо те подъехали. И Парашка, дернувшись, свалилась в воду. Там было неглубоко, но она умудрилась вся промокнуть, так как упала на спину.

Вышла из воды.

Петр как раз успел ближе подъехать, остановившись шагах в пяти от нее. Так они и замерли. Парашка, то есть, Прасковья, юная вдовушка лет семнадцати, и он — побитый жизнью мужчина годов в тридцать[3].

Это была лучшая ткачиха.

Она по мастерству и скорости еще по осени обошла Марфу. А потому имела особое уважение в вотчине и положение намного выше прочих. Хозяйка не скупилась. Поэтому Прасковья одевалась в одежду из очень приличных тканей. Тонких. Дорогих. Не сильно хуже самой Марфы. Что и не замедлило сказаться. Ткань облепила крепкую грудь молодой женщины, давая возможность даже темным соскам проступить едва заметным силуэтом. Они ведь, сидя в женском коллективе на жаре, лишнее сняли и наслаждались речной свежестью.

Петр бегло ощупал ее взглядом. Но остановился не на груди, а на глазах. Да и осматривал он больше выискивая травмы какие.

С Прасковьей они довольно часто пересекались. И нередко помногу болтали. Из-за чего их отношения хоть и не выходили далеко за рамки рабочих, но были очень теплыми. Сейчас же управляющий вотчиной увидел в ней женщину, а не толковую работницу.

Впервые.

И внутри у него что-то шевельнулось.

Она это толи заметила, толи как-то почувствовала. Однако встречно улыбнулась. Настолько обворожительно, что у Петра зашумело в голове. И он осознал, какие чувства испытывает к этой женщине на самом деле.

В свое время ему пришлось бросить все и уехать, убежать, скрыться… сменить даже имя, отказавшись от всего. Сначала он бежал на Русь с Литвы. В Рязань — на дальние подступы. Пошел на службу, скрывая свое прошлое. Но и там не прижился. Но главное — в Рязань приехали люди, разыскивая его. Пришлось бежать. Снова бежать. Нищенствовать. В Тулу ведь за ним тоже приезжали. Искали. Но слава Богу в лохмотьях не распознали…

Он не был трусом.

Но если бы его схватили — мало бы ему не показалось. По юности сглупил. Влюбился. Взаимно. В порыве страсти они немного увлеклись. И когда у возлюбленной живот начал расти оказалось, что опекун ее совсем не в восторге. Они ведь успели обвенчаться. В тайне, вопреки мнению опекуна. Понятно, пришлось дать взятку, чтобы священник не задавал вопросов. Но это мелочи. А вот опекуну эта страсть все планы испортила и привела к очень внушительным финансовым потерям. ОЧЕНЬ внушительным, выставив также изрядным идиотом…

С тех пор Петр, а он уже привык себя называть новым именем, старался не смотреть на женщин. Слишком сильные потрясения. Ведь пришлось бросить близких. Всех близких, которые уже долгие годы живут где-то там, на чужбине. Бросить и убежать, чтобы их не трогали. Опекун ведь обещал, как отловит… хм… Петра, прежде чем его убить — зарезать всех, кто ему дорог на его глазах…

Секунда.

Вторая.

Третья.

Петр нервно сглотнул комок, что подкатил к его горлу. Спустился с коня, кинув поводья одному из своих спутников. Подошел к Прасковье и, сняв с себя плащ накинул на нее, прикрывая ее прелести от чужих глаз. И попутно обнимая.

Молодая женщина не пыталась отстраниться.

Несколько секунд они так и стояли в объятиях, глядя друг на друга. Наконец, не выдержав, Прасковья чуть наклонилась вперед. И поблагодарила Петра за плащ. После чего попыталась отойти. Но не вышло — он держал крепко.

— Не позорь меня, — тихо, но твердо произнесла она.

— Не могу отпустить. Руки не разжимаются.

— Ну так веди меня под венец, — смешливо фыркнула Парашка. — Раз отпустить не можешь.

— Так священника тут нет.