Поместье Кларенс (Айви)

— Я люблю тебя. — На этот раз сказать это было легче. Как и извинения. — Прости меня. Прости, что меня не было рядом, когда я была тебе нужна. Прости, что я не пошла с тобой на то свидание несколько месяцев назад. Прости, что я не сказала тебе, что чувствовала. Прости, — у нее перехватило горло, когда слезы навернулись на глаза, — прости меня, Зейн.

Его лицо ничего не выражало, когда он потянул за рычаг, чтобы опустить подставку для ног кресла. Затем он наклонился, схватив свой костыль.

Он что, собирался встать, чтобы проводить ее? Или уйти?

— Я ненавидела быть тайной, — выпалила она. — И я знаю, что это была моя идея, но все равно я ее ненавидела. Мне было невыносимо видеть, как эта женщина сидит у тебя на коленях. Мне было невыносимо видеть кольцо у нее на пальце. Я ненавидела притворяться, что мне все равно.

Зейн встал, удерживая равновесие с помощью костыля, прежде чем направиться в ее сторону.

Элора закрыла глаза, чтобы сдержать слезы.

— Я ненавижу то, что не вижу тебя каждый день. Я ненавижу спать одна в своей постели. Я ненавижу…

— Элора. — Его дыхание ласкало ее щеку. Он прикоснулся к ее губам. — Остановись.

Она открыла глаза. Он возвышался над ней. Белый гипс покрывал его предплечье и большую часть кисти, за исключением кончиков пальцев, которые он прижимал к ее губам. Скатилась еще одна слезинка, и он поймал ее.

— Я не могу остановиться. Есть еще кое-что, что я ненавижу. — Их ситуацию. Себя саму. — Мне есть что еще сказать.

— Я бы предпочел пропустить то, что ты ненавидишь, и снова услышать, как ты говоришь, что любишь меня.

— Я люблю тебя, — ее голос дрогнул. Черт возьми. Она собиралась заплакать. Сильно. Это было невозможно остановить. Ей не было нужно уходить, чтобы спрятаться в уединенном уголке. Он должен был увидеть то, чего больше никто не видел.

Обнажившуюся Элору.

Лоб Зейна прижался к ее лбу.

— Я люблю тебя.

Рыдание вырвалось на свободу, и хватка, в которой она держала свои эмоции — сегодня и всю свою жизнь — разжалась. Она упала на грудь Зейна и заплакала, прижавшись ухом к его сердцу, чтобы убедиться, что оно продолжает биться.

Она плакала, плакала и плакала до тех пор, пока слезы не пропитали его рубашку и шлюзы не закрылись.

— Мне жаль. — Она икнула, прижавшись к его груди. Вот он стоит, опираясь на костыль, а она, казалось, никак не может расцепить руки, обхватывающие его за талию. — Я пришла сюда, чтобы позаботиться о тебе, а не развалиться на части.

Он поцеловал ее в волосы.

— Мне не нужно, чтобы ты заботилась обо мне. Я в порядке.

— Ты чуть не умер. — Она закрыла глаза и покачала головой. — Я не могу… я не могу жить без тебя.

— Ты не обязана.

Ни сегодня. Ни завтра. Но может быть в итоге, у них все получится.

Сомнения и иррациональные страхи по поводу будущего никуда не делись. Но они притихли. Она была обязана объясниться перед Зейном. Она задолжала ему признание.

Но и то и другое могло подождать.

— Я люблю тебя, — прошептала она.

— Я знаю.

Они стояли рядом, держась друг за друга, пока он не пошевелился и костыль не заскрипел. Этот шум поверг Элору в панику, когда она поняла, что ему, наверное, неудобно долго стоять.

— Тебе следует отдохнуть, — сказала она, высвобождаясь из его объятий.

— Я отдыхал.

Она указала на его неубранную постель.

— Тебе следует продолжать отдыхать.

Он вздохнул.

— Я бы хотел принять душ. Но мне нельзя мочить гипсы, а мыться одной рукой — это заноза в заднице.

Отсюда и медицинская лента, и рулон пластиковой пленки промышленного производства, которые она видела в ванной.

— Я помогу. Показывай дорогу.

Его движения были скованными, когда они шли по коридору, и, хотя он пытался скрыть это, она могла сказать, что ему было больно.

— Ты хочешь выпить обезболивающее? — спросила она, следуя за ним по пятам.

— Нет. Вчера я выбросил пузырек.

— Хорошо. — Элора не стала настаивать. Они оба были рядом, когда Айви пыталась отказаться от обезболивающих после автокатастрофы много лет назад. А мать Зейна уже много лет принимала таблетки.

Она проскользнула мимо него, как только они добрались до ванной, и включила душ. И когда комнату наполнил пар, она принялась заматывать его гипсы.

Когда она потянулась, чтобы приподнять подол его футболки и стянуть ее через голову, он остановил ее.

— Подожди.

— Что?

— Там, гм… уродство.

Ничто в этом человеке никогда не будет уродством.

— Я хочу это сделать. Пожалуйста?

Он закрыл глаза, но кивнул, и она провела рукой по его груди, осторожно касаясь гипса и различных царапин.

Один взгляд на красные следы от порезов на его торсе, и она почувствовала сильный укол, но не подала виду. Она использовала жизненный опыт, чтобы скрыть выражение своего лица, чтобы он не увидел, как сильно ей больно.

Когда его одежда была свалена на пол, он, шаркая, направился в душ и подставил голову под струю.