Поместье. Книга I

Майер-Йоэл твердил, что тесть должен разорвать помолвку, но Калман не видел причины стыдиться ни жениха, ни его отца, ямпольского раввина. К тому же он знал, как Шайндл хочет за Азриэла. «Мало ли, кто что сказал», — отвечал он зятю. Зелда встала на сторону Майера-Йоэла, но Калман напомнил ей пословицу: дочку замуж выдать — не пирог испечь. На Новый год деревьев он заказал подарки, дал Азриэлу двести рублей на покупку Талмуда и других нужных книг. Азриэл сам должен был поехать за ними в Варшаву. На другое утро он уже сидел в извозчичьих санях. Реб Менахем-Мендл не разговаривал с сыном после неприятного случая в поместье, но Тирца-Перл и Миреле наготовили еды, дали телогрейку, теплые чулки и все, что может пригодиться в дороге. Азриэл собирался остановиться у отца Майера-Йоэла, Ехезкела Винера. Майер-Йоэл, несмотря на ссору, дал Азриэлу письмо для родителей, в котором просил их принять гостя как можно лучше и помочь с покупками. К письму он добавил список родственников на полстраницы, которым Азриэл должен был передать привет.

К празднику потеплело, но уже на другой день пошел густой снег, ударил мороз. Легко скользили сани, бежали навстречу поля и деревья. На соломенных крышах крестьянских хат лежали белые подушки. К вечеру поднялся ветер, в воздухе завертелась ледяная крупа. Летели низкие тучи, изредка через них пробивался луч заходящего солнца, и багровые пятна ложились на снег, словно кровь из небесной раны. Уже не различить было, где кончается земля и начинается небо, они слились друг с другом, как море. Азриэл вспомнил о Ледовитом океане, про который читал в книжках.

Кроме Азриэла, в санях было еще трое пассажиров. Стекольщик Залман ехал в Варшаву купить алмаз для резки стекол. У старой Блимы вскочил нарыв на глазу, и ямпольский лекарь отправил ее к столичным докторам. Элька, девушка-сирота, надеялась, что в большом городе сможет найти место. У Залмана были седые брови, густые, как колючки ежа. В густой нечесаной бороде поблескивали сосульки. Он был одет в косматую баранью шапку и мужицкий тулуп, на ногах — соломенные опорки. Залман нюхал табак и говорил скрипучим голосом:

— Это, по-вашему, зима? Вот раньше были зимы! Медведи в берлогах замерзали. Волки по деревням рыскали стаями, у них глаза горели, как свечи. Как-то раз, я тогда в Радошице жил, среди зимы град пошел, с гусиное яйцо, не меньше. На весах взвесили. Чуть не по всей Польше стекла в домах побило. Бабы говорили, конец света…

— Реб Залман, вы шум слышите? — спросила закутанная в тонкую шаль Блима. От нее сильно пахло камфарой.

— Шум? Нет.

— В голове шумит, будто колеса крутятся. Или это ветер? Шумит и шумит, как у злодея Тита…

— Ничего, все у вас пройдет. На что вам доктора? Как будете в Варшаве, ступайте сразу к реб Файвеле Конскеволеру. У него есть медяки, заговоренные Козницким магидом[31], стоит приложить, и боль как рукой снимет. А докторам только одно: лишь бы ножом кромсать…

— Меня уже, не про вас будь сказано, как-то резали и нарыв спицей протыкали. Один говорит, надо холодные компрессы, другой — горячие. Лежу на подушке, а сердце стучит, как часы: тик-так, тик-так.

— А у меня братик, было дело, горошину себе в ухо засунул, — вступила в разговор Элька, маленькая, худенькая девушка в платке и безрукавке.

— Место едешь искать? — спросила Блима.

— Да, в служанки.

— Готовить-то хоть умеешь?

— Надо будет, сготовлю. Что прикажут, то и буду делать.

— Ты, главное, одно запомни: не вздумай хозяйке перечить. Она тобой распоряжается, а ты подчиняйся. Варшавские богачки — лакомки, любят хорошо поесть, огромными горшками готовят. На одной плите мясо тушится, на другой молоко кипятится. Будят служанку среди ночи и велят посуду мыть.

— Где мыть? На речке?

— На речке? В Варшаве? Дура ты. У лохани будешь стоять, так что ноги распухнут. Ты там старайся есть побольше. Моя бабушка говорила: один мудрец три дня думал, чем жив человек, и додумался. Едой жив…

— Чтоб до этого додуматься, мудрецом быть не надо.

— Будешь на кухне спать, ночные горшки выносить. Не забывай воду ставить, чтоб утром пальцы омыть. Есть там такие хозяева, что норовят ночью к служанке подобраться. Так ты скажи ему, пусть убирается по-хорошему. А не послушает, плесни в него водой, сразу поостынет. Утром, если что, скажешь хозяйке, кошка кружку опрокинула.

— Всё-то вы знаете.