Поместье «Снигири»

Неразборчивый отклик из комнаты Андрей решил считать приглашением, толкнул дверь и вошёл.

Васильев стоял возле окна и, казалось, вглядывался в пейзаж. На визитёра он внимания не обратил. Беланович подошёл ближе, протянул руку, чтобы тронуть хозяина комнаты за плечо и остановился. Нет, вовсе не заоконная картинка занимала художника, глаза его были плотно зажмурены, а по щекам катились слёзы.

— Корнелий, — негромко окликнул Андрей.

Тот вздрогнул, открыл глаза и непонимающе посмотрел на гостя.

— А, это ты… — Корнелий шмыгнул носом, вытянул из кармана платок, вытер лицо и попытался улыбнуться. Получилось плохо. — Проходи… впрочем, ты уже прошёл. Ну, тогда присаживайся. Я могу чем-то помочь?

— Можешь.

— Чем?

— Так вышло, что городская стража сюда доберётся только к концу дня. Они попросили нас с Леной пока… заняться телом и поговорить с присутствующими, расспросить о Стелле. А кто ж её знал лучше, чем ты?

— Тело, да… — он глубоко вздохнул и кивнул. — Наверное, надо перенести куда-то.

— Мы это уже сделали. Ты мне расскажи о ней, пожалуйста, какая она была — Стелла Гогнадзе?

— Вообще-то не Стелла Гогнадзе, — улыбка у художника вышла уже лучше. — Сакварела Гогнадзе по паспорту, или Стелла Горская — по псевдониму. Она смешная такая была, ей не нравилось имя «Сакварела», казалось… деревенским.

— А по-моему, красиво… — осторожно поддакнул Андрей.

— И мне так казалось. Но ей хотелось чего-то необыкновенного, вот и стала называться псевдонимом всегда, а не только на сцене.

— На сцене? — Андрей удивился. — Она была актрисой?

— Ну, не совсем. Она считала себя больше чем актрисой, Стелла ставила иммерсивные спектакли и сама в них участвовала.

Тут Беланович с трудом подавил вздох: словом «иммерсивный» модно было называть всё что угодно, от ресторана до циркового шоу.

— И как, успешно?

— О да! — с гордостью кивнул Корнелий. — Знаешь, что написал о её спектакле обозреватель одного журнала? «Прекрасный вечер в аду, нужно только привыкнуть», вот как!

— То есть, её спектакли всем нравились?

— Ну, не всем… Это были такие… провокации, понимаешь? И уходил кто-то, и гадости писали. Пару раз даже в суд подавали за… как это… «унижение достоинства разумного», вот.

— В суд, — задумчиво повторил Андрей. — Случаем, не Левинсон дело вёл?

— Ну что ты, куда нам до таких высот! — Корнелий хохотнул. — Чтобы нанять милейшего Льва Борисовича, надо быть очень богатым. Или расплачиваться иным способом.

— Каким?

— А, неважно, — художник снова стал вялым, махнул рукой. — Всё уже неважно, мы проиграли.

— Ладно, расскажи о ней самой, — попытался растормошить его Беланович. — Как вы жили, какая она была? Зачем в этот раз привезла с собой Лиану?

— Жили… хорошо мы жили. Я зарабатываю, вот выставка откроется — с десяток картин точно уйдёт, а я за дёшево не продаю. Понимаешь, старомодная классическая живопись из моды не выйдет никогда. Что бы там ни говорили исскуствоведы, пока московский обыватель желает повесить в гостиной пейзаж, а в столовой натюрморт, хватит денежек на кусок хлеба с маслом и мне, и другим, таким как я. А то, что для себя пишу… Ну, это я почти и не выставляю. Да вот, погляди!

С этими словами Корнелий стянул белую ткань с мольберта, и глазам Андрея предстал лист белой бумаги, покрытый изломанными чёрными линиями, словно ветками мёртвых деревьев на снегу, с единственной красной кляксой в верхней трети.

Кляксой?

Беланович шагнул вперёд, вгляделся. И вдруг линии и пятна сложились в лицо — белая кожа, чёрные разметавшиеся волосы, опущенные веки, вызывающе алые губы.

— Стелла? — спросил он зачем-то.

Художник помолчал, потом кивнул и открыл следующий лист.

Вся папка была заполнена портретами погибшей женщины — улыбающейся, злой, плачущей, в платье и обнажённой, спящей и пьющей вино.

— Вот так, — сказал Корнелий, закрыл папку и убрал её в стол. — Вот так. Спрашивай, что ты там хотел? Зачем взяли с собой Лиану? Да появилась вдруг у неё идея выдать девочку за Юрку Тороканова. Может, конечно, и вышло бы что, может, и нет, теперь неважно уже.

* * *

Лена вернулась в свою комнату, устало плюхнулась на кровать и зажмурилась. Перед глазами плыли и гримасничали лица гостей, милых, воспитанных людей, которые только что лгали ей в глаза. Невыносимо хотелось уехать и никогда в жизни больше не видеть Вадима, его дом и его приятелей.

Хлопнула дверь.

— Жалеешь себя? — спросил Андрей. — Магвестник прими, окно закрыто…

— Ну и жалею, — буркнула она. — Открой ему форточку, а я ещё минутку полежу.

Белая птичка ткнулась ей в руку, так что глаза открывать всё равно пришлось. Елена быстро просмотрела письмо.

— Алекс прислал сведения о гостях, — сообщила она партнеру.

— Обо всех?

— Нет, пока только о Марковых и о семействе покойной. Кстати, как твое впечатление от Корнелия?

— Он не убивал, — буркнул Андрей и отвернулся.

— Обоснуй?