Помета

Может, это произошло, когда открылись небеса? Но они открываются на мгновение. Может ли в одно мгновение произойти такое?

Я не чувствовал времени, но прошло его не так много, пока он заговорил со мной вновь. Не голосом говорил.

Слова его возникали в моих мыслях из его мыслей.

Ашем дал мудрость сердцу моему, чтобы понять их.

Понять, но не запомнить. Я только осознавал, что говорят со мной, а не с кем-то другим, ведь один я был в молельном доме и один читал "Мицвот Ашем", написанные раби Шломо ибн Гвиролем.

לט

Вспомнилась горечь, с которой читал я "Дай мне рассвет, Творец, хранитель мой...", а в конце концов, когда нашел он Ашема, ужас овладел им – "Твоим величьем потрясён…"

И к этой горечи добавилась другая – "О бедной пленнице…"

Приложил я пальцы к горлу, как обычно делал старый хазан, и запел его нигун – "Швия ания…"

Раби Шломо прислушался.

Сказал я ему, что в моем городе, в каждом месте, где молились по нусаху "Ашкеназ"[62], было принято было исполнять пиютим, мелодии которых я прекрасно помню, но особенно – пиют "О бедной пленнице…", ибо это первая геула, услышанная мною в детстве от нашего старого хазана.

Вспомнив эту геулу, вспомнил я субботнее утро, когда стоял я в Большой синагоге нашего заснувшего города. Спазм сдавил моё горло, и я заплакал.

Увидел это раби Шломо и спросил: "О чем ты плачешь?"

Ответил я: "О городе своем, где все евреи погибли".

Прикрыл он глаза, и я увидел, как притянул он к себе страдание моего города.

Подумал я: ведь не знаком раби Шломо ни с кем из его жителей, кроме меня, и будет судить о нем по мне.

Склонился я перед ним и сказал: "Я не из тех, кто возвеличил тот город".

מ

Увидел раби Шломо моё отчаяние.

Подошел ко мне вплотную – так, что не осталось между нами ничего, кроме моего отчаяния.

Поднял я глаза и увидел, как он что-то шепчет. Прислушался и разобрал название моего города. Раби продолжал шептать и услышал я: "Сделаю себе помету, чтобы не забыть его название".

Потрясенный стоял я – раби Шломо упомянул мой город и оказал милость, сделав себе помету, чтобы запомнить его название!

Я задумался – какую помету о моем городе может сделать себе раби Шломо? Записать? Но сегодня праздник и писать нельзя.

А может, сделает помету на одежде? Но Ашем одевает своих святых праведников в платья, которые невозможно помять и которые не терпят слов, не исходящих Свыше[63].

Он вновь зашевелил губами.

Сейчас это были стихи, где каждая строка начиналась одной из букв в названии моего города.

И было это великолепно зарифмованной пометой, исполненной на Святом Языке.[64]

מא

Я застыл.

Я словно перестал существовать.

Если бы не память о Песне, разделил бы я судьбу своих земляков, убитых нечестивым народом.

Но от величия слов душа покинула меня.

Если уничтожен мой город в этом мире, то жив он в стихах.

И если не помню я слов этой Песни, то поется она на Небесах – стихами святых поэтов, любимцев Ашема.

מב

Кто теперь скажет мне слова её?

Может, старый хазан, знаток песнопений святых учителей наших, за слезы которых отдам я жизнь?

Но скрыт старый хазан в тени святых поэтов, чьими песнями украшал он Большую синагогу в нашем городе. Если ответит мне – ответит нигуном, как в те времена, когда город и жители его были живы.

А здесь осталась Песнь Стона и Скорби.

От переводчика.

Поэтическим фоном повествования служат два пиюта, написанные рабби Шломо ибн Гвиролем – "Швия ания" и "Шахар авакешха".

Ниже они приведены в переводе Эрнста Левина:

Приложение

Шломо ибн ГВИРОЛЬ.

"Шахар авакешха" ("Дай мне рассвет")

Перевёл Эрнст Левин  

                                                                                                                                                                                          ОРИГИНАЛ 

ПРОИЗНОШЕНИЕ

 ПЕРЕВОД

Шахар авакешха, цури умисгаби 

Ээрох лефанэйх шахри вэгам арби 

Лифнэй гдулатха эймод ве эбаhэль 

ки эйнха тыръэ коль махшевот либи 

Дай мне рассвет, Творец, хранитель мой, 

И день, и вечер мой я пред Тобой, 

Твоим величьем потрясён, стою – 

Ты видишь всё, что в сердце я таю.

Ма зэ ашер юхал hалев веhaлашон

лаасот ума коах рухи бетох кирби?

hинэй леха титав зимрат энош аль кен

одха беод тыhъе нишмат элоаh би! 

Бессильны мои мысли и слова, 

Пригодны лишь язык и голова 

Чтоб славить Бога, давшего в раю 

Нам, смертным, душу вечную Свою.

Шломо ибн ГВИРОЛЬ.

"Швия ания" ("Бедная пленница")

Перевёл Эрнст Левин   

                                                                                                                                                                                            ОРИГИНАЛ 

ПРОИЗНОШЕНИЕ 

ПЕРЕВОД

швия ания бээрэц нахрия 

л’куха леама, леама мицрия. 

мийом азавта леха hи цофия 

hашав шевута рав hаалилия 

вэ им асирия тыhъе шлишия, 

вэ хиш каль маhейра увассра б’элия 

ранни бат Цион hинэй мешихэйну 

ламма ланэцах тышкахэйну. 

О бедной пленнице молю я, Боже мой. 

В Сионе рождена, она в стране чужой. 

Взята врагами в плен и, сделавшись рабой, 

Страдать обречена безжалостной судьбой. 

Когда же Элия – пророк и вестник Твой, 

Благую весть неся, вернёт её домой, 

И снова наш народ в Стране соединится, 

И будем радоваться мы и веселиться?

лехоль тыхла йеш кейц, веэйн кейц лефирци 

калу шнотай, веэйн метом лемахаци 

шаханти бегалут тэвуа бевуци