Помилование

А лежал в том саду навзничь, головой под бронетранспортером, - на весь батальон славный своей сноровкой, удалью, находчивостью и щегольством сержант Любомир Зух. Даже фамилию будто по мерке подогнали. Зух по-украински хват, хваткий. Запоет вечером Зух, от его печального голоса будто сама земля плачет навзрыд. Одну его песню никто не мог слушать без слез - про дивчину Галю, над которой надругались и привязали за косы к сосне. Так поет, - кажется, не былое горе девушки из незапамятных времен, а льются на землю стенания тех Галин, что сейчас там, под пятой врага. Бренен мир, все проходит. Только народному горю исхода нет.

Пробьет час, горе перельется в ненависть, ненависть - в месть, а месть станет оружием.

Ударилось яблоко в грудь Зуха, скатилось и легло неподалеку. Он ничуть не удивился, лежа все так же навзничь, нащупал яблоко и с хрустом откусил от него.

- Только что лежал и молил: яблочко, сорвись, ко мне скатись!послышалось из-под бронетранспортера. - Чудны твои деяния, господи!- Зух вылез из-под машины, сел, положил надкушенное яблоко на подол гимнастерки и, словно совершая молитву, скрестил ладони на груди:- Слава тебе, истинный боже, за милость, явленную мне!

Совсем близко раздался смех. На глас божий он не походил вовсе нежный, свежий, молодой.

Перед Зухом стояла тонкая, с пышными черными волосами, с налившимися, но не тронутыми поцелуем губами и с такими глазами - весь мир в себя утянут... сказать бы, девочка - плечи уже округлились и груди на место, куда назначено, успели стать, сказать бы девушка - лицо еще совсем детское.

- Уф, а брови-то!.. Войдешь - заблудишься!- усмехнулась она, глядя на эти черные, густые, почти смыкающиеся брови, тень от которых притемняла голубые Зуховы глаза. Есть такая примета: у кого брови близко сходятся, тот и невесту сосватает близкую - с соседней улицы или из соседней деревни, не дальше. А тут перед Зухом стояла испанка, в крови которой горело жаркое солнце далекой Андалузии. Хотя... разве она ему невеста?..

- Уф, а глаза-то!- сказал он. - Нырнешь - не вынырнешь.

- Вынырнешь, В моем глазу сор не держится. Парень еще раз яростно отхватил от яблока.

- А вкуснотища! М-м-м... - Он хитро улыбнулся и, поворачивая яблоко, трижды чмокнул его:- Это - щечка левая, это - щечка правая. Ну, а это? Это - губки твои алые!

- Тогда я вечером ведро яблок принесу. Целуй себе ночь напролет... очень серьезно сказала девушка. - А не хватит, картошка есть. Подсыплю...

Убила!

Нет, жив еще бравый сержант. Вскочил, отдал честь:

- Сержант Любомир Зух!

Девушка встала по стойке смирно, кончиками пальцев по-военному коснулась виска:

- Мария Тереза Бережная. Звания нет.

- Мария... - удивленно повторил парень, - Тереза... Одной - и два имени сразу. Фамилия одна, а имени два. Чудеса!.. Что ж - чудесного на свете много. Может, еще и больше, чем обыденного.

В Испании, на земле благословенной Андалузии, родилась Мария Тереза и двенадцать лет своей жизни там прожила, там росла. Счастливая была она: есть захочет - ломоть хлеба найдется, хоть и в единственное платье, но всегда одета, отец с матерью живы-здоровы, рядом с ней, трое маленьких братьев здесь же бегают, и порою, утверждая прочность этой жизни, в хлеву закричит ослик, прокудахчут куры, кукарекнет петух. Голос этого красного, с золотыми крыльями петуха Мария Тереза помнит и сейчас. А утренний туман над рекой Гвадалквивир так бел и густ, что войди в него и плыви. Но беспечальная пора, когда плаваешь в туманах, миновала быстро. В одно утро над Гвадалквивиром вместо белого тумана поднялся черный дым. Огнем занялась Испания. И вся жизнь пошла прахом. Отец Марии Терезы ушел воевать против мятежников Франко и пропал, мать ушла, чтобы отыскать его, и тоже не вернулась. Гнездо опустело, птенцов разбросало кого куда. Много сирот таких, как Мария Тереза, приютила Страна Советов.

Однажды подлиповский учитель Кондратий Егорович Бережной вернулся из города с девочкой лет двенадцати. Анастасия Павловна, жена Кондратия Егоровича, отроду бесплодная, очень обрадовалась девочке. Так у Бережных появилась дочка, а у Марии Терезы - отец с матерью. Вошла она в их дом, и случилось с Анастасией чудо. С пятнадцати лет и до своих сорока она каждый месяц три дня кряду исходила в родовых схватках, рожая незачатое дитя. Оттого-то красавица Анастасия до времени выцвела, усохла, яркие, когда-то лучистые глаза потухли, ввалились.

Но вошла Мария Тереза в дом - и тот месяц прошел у Анастасии Павловны много легче. На второй и третий месяц она уже и вовсе не страдала. Вот чудо. Вот колдовство. Боясь сглазу, Анастасия даже самым близким подругам об этом не обмолвилась. Только однажды ночью открыла свою тайну Кондратию Егоровичу.