Помилованные бедой

Я ведь никогда не была крепкой. Даже в школе дразнили задохликом и лягушонком. Толян уже брился. И я у него была не первой. Он сам мне сказал, когда залез на меня. Утром он и вправду пришел. Но не целовал. Я дремала, когда Толька сбросил одеяло. В этот раз и правда уже не было больно. Вот только обидно стало. Я не хотела видеть братца. А он не спешил слезать. Вот тут-то нас увидели родители. Они вошли неслышно, думали, что спим, боялись разбудить. Мать сразу крик подняла. Отец ухватил Толяна за шею, сбросил с постели, стал бить ногами куда попало. Толян заорал, будто он не виноват и я сама его уговорила. А еще сочинил, что давно уже со своими одноклассниками путаюсь, а он, жалея, не выдавал… Вот здесь оба набросились на меня.

Верка, увидев на столе Бронникова сигареты, попросила закурить. Сделав несколько затяжек, успокоилась и продолжила:

— Я не знаю, почему поверили ему, а не мне. Но с того дня я стала подстилкой и дешевкой. Били и без повода. А Толян, вот козел, каждую ночь меня трахал. Когда пыталась дать в рожу, вырваться, заорать, он затыкал мне рот своим носком, скручивал руки и имел как путанку, радуясь, что теперь ему не придется платить за «звезду». Как-то мне удалось крикнуть, вытолкнула носок. Но братец перехватил горло, да так, что я потеряла сознание. Он довел свое до конца, а уж потом привел в себя, нащелкав мне по морде. Когда я рассказала обо всем отцу, он приволок Толяна и наивно потребовал сказать правду. Братец и сказал… Но такое, что меня отец до полусмерти измесил.

— Что ж сказал?

— Будто я с него деньги вымогаю за каждое траханье. Что сама прихожу к нему в постель ночами и не даю спать. Сам он и не глянул бы на такую страшилу. Но она грозит опозорить на весь город. А ведь люди могут поверить. И что тогда?

Отец повел меня по врачам. Просил удалить все, что возбуждает, все органы, и детородные в том числе. Но доктора отказывались, не сыскав патологии. А я стала убегать из дома. Меня ловили, возвращали с. позором. Толян опередил, распустив обо мне по городу грязные слухи. Сначала я от них плакала, злилась. А потом привыкла и решила: коль так, пусть будет не зря, хоть не так обидно.

— А где теперь этот Толян?

— Он в армии. Служит в Чечне уже полгода. И я каждый день желаю ему самой поганой смерти. Такой не должен выжить. Пусть ему будет за меня от судьбы.

— Вера, но его уже нет ни дома, ни в городе, а ты по-прежнему простикуешь. Кому назло, себе и родителям?

— Втянулась, привыкла. Вот его нет в доме и городе, а меня не перестали склонять по падежам и обзывать матом. Даже когда лежала в больнице целых полгода, про меня сплетни шли. И родители верили, пока врачи не позвонили, сказали, где нахожусь.

— А что с тобой было?

— Двусторонняя пневмония, потом осложнения, еле выкарабкалась, почти из могилы. Мать пришла навестить, полгода не видались, она и скажи: «Уж лучше б ты и вправду умерла, чем опять выжила, себе и мне на горе. Вот расстроится отец, узнав, что жива…»

Юрий Гаврилович густо покраснел перед Веркой. Ему стало горько так, будто не родители, а именно он сморозил непростительную глупость.

— Ты Леониду Петровичу говорила об этом?

— Нет. Он, как и все, поверит взрослым. Одного не допру, почему мои поверили в мое проститутство и безоговорочно обелили Толяна, не поверив, что он насильник. А ведь когда-то это подтвердится. Только нас уже не примирить. Я никогда им не прощу, никому! Мне от чужих не досталось столько, сколько от своих. Ничего им не забуду. И если козел вернется из армии живым, сама его урою, но дышать не дам!

— Вера, успокойся! Не стоит психовать. Поверь, любая молва не бесконечна. А свернуть ее сумеешь только ты. Слышишь, не плачь! Твое завтра в твоих руках, помоги себе сама. — Трепал человек девку по плечу, а у самого ком в горле застрял.

— Они даже рождение мое прокляли, оба! Всей родне повесили на уши, что я шлюха беспросветная. Даже отдельную посуду мне завели, чтоб никого не заразила. И говорят со мной через злой мат. Стыдятся и сторонятся даже рядом быть. Надоело все! И родня и родственники смотрят с презрением, как на помойку. И дядю Леню убедили, он дольше всех относился по-хорошему ко мне, но мамаша свое навешала на уши. Когда я начинала говорить о Толяне, она била меня по морде и называла брехуньей, велела заткнуться и не марать имя честного, хорошего парня.

— А Толик ни разу не защитил тебя?

— Ему такая молва была лишь на руку. Он отстал, когда понял, что я взаправду стала той, какой меня ославил. Своими глазами увидел и перестал лезть в мою постель. А один раз избил. Приметил, что я с его другом отметилась. Чуть из шкуры не вытряхнул. Сказал, что, если еще приметит такое, уроет мигом, глазом не успею моргнуть.

— Он домой пишет из Чечни?

— Не знаю, не спрашивала. Да и зачем он мне?

— Вера, а как ты мечтаешь жить?

— Сама, одна, чтоб никто не дергал и не доставал. А в остальном все как есть оставить.

— В шлюхах решила остаться?