Помилованные бедой

— Погоди, Юр! Подержи хотя б до вечера. Я приеду и заберу. Саму, одну, ее не отпускай. Прошу тебя, договорились?

Бронников отпустил Веру в палату. И к нему вскоре пришел Петухов.

— Почему судьба несправедлива? Забрала из жизни Риту. А эта дрянь будет жить.

— Ты о ком? — не понял Юрий Гаврилович.

— Да о Вере! Иду к вам, она навстречу, хвать меня за интимное и хохочет на весь коридор от радости, что приловила. Я от неожиданности в стену вдавился, чуть жив от стыда. А та идиотка зашлась от радости, повисла на ширинке, словно я ее заказывал. А тут больные выходят из палат, врачи. Отпихиваю Верку, но куда там!

— Как же повезло вырваться? Кто помог? — еле сдерживал смех Бронников, представив случившееся.

— Таисия Тимофеевна увела Верку в палату. Позвала поесть. Так уходя, та пообещала разыскать меня после обеда!

— И ты испугался? Пришел просить, чтоб перевел работать в мужской корпус? Думаешь, там легче будет? Не надейся и не мечтай. Говорю заранее: там много сложнее! Я сам увижу, когда ты будешь готов работать там. А пока присядь и успокойся! Ничего тебе не травмировала Верка при встрече?

— Повезло. Испугом отделался. Но вцепилась мертвой хваткой, как бульдог. Да еще визжит на весь коридор: «Бабы! Я у врача хрен сыскала, валите все сюда». Я со стыда не знал, куда деваться. Применить силу, но к кому? На Верку только через слезы смотреть. Не баба — анатомическое пособие.

— Жаль, что человек из нее, видно, так и не состоится. Зря ее переубеждал, впустую, — вздохнул Юрий Гаврилович.

— К нам сегодня новеньких подбросили. Пятерых утром, четверых в обед. К вечеру еще двоих обещают.

— Как там наша Ксения?

— Вполне прилично. Хорошо спала, поела, вот только на прогулке устала, ослабла, пришла и сразу в постель до самого обеда. Но обошлось без приступов. Тихо и спокойно себя ведет.

— Знаешь, Ваня, она мне очень напоминает одну больную. Давно это было, еще в первые годы работы, когда кибернетиков считали едва ли не колдунами и пачками хватали, запихивали в северные зоны, в психбольницы закрытого типа. Сколько талантов и гениев погубили, счету нет. Средь них была одна, которую я запомнил особо. Красивая женщина, молодая и очень серьезная. Определили отдельно ото всех. Нам было поручено держать человека в строгой изоляции, исключить всякое общение и лечить. Тогда я только приступил к работе и, честно говоря, не понимал, кому могла помешать эта женщина. Я не сделал ей ни одного укола, не дал ни одной таблетки. Приносил ей газеты и книги, чтоб и впрямь не сдвинулась у нас. Она рассказывала нам о своих открытиях, в которых мы ничего не поняли. Нас было трое. И все влюбились в нее по уши. Может, именно это спасло от слепой расправы дремучего невежества. Эту женщину, вернее, ее работы хорошо знали за рубежом и ценили в человеке большого ученого. А тут в течение пяти лет на основе разработок нашей больной стали делать открытия мирового значения, но не у нас, а там. И тогда спохватились, вспомнили о ней, оклеветанной фискалом, бездарем науки. Стали искать. А мы за нее отвечали особо. Нет-нет да и спрашивали из КГБ о женщине — жива ли, не передает ли письма на волю, не просит ли газет?

Мы все отрицали. Главврач боялся проверок. Ведь если б у нее при проверке обнаружили газеты, нас бы всех пересажали и отправили на Колыму. А если б узнали, что ранним утром и ночью выводим на прогулку, да еще подкармливаем домашним, чаще других даем возможность помыться, нас просто перестреляли б как пособников контры. Так тогда называли всех неугодных. Но… стране потребовались мозги. Капиталисты обскакали нас в ядерной физике, и тут к нам звонок поступил: «Жива ли ученая?» А голос от страха, слышим, срывается. Ответили, мол, кажется, еще жива. Ну а что ей сделается? Врать не стану, не из патриотизма сберегли человека. Запала она нам в души. Умница, тактичная, воспитанная, яркая личность. Никто из нас не отважился приблизиться к ней хотя бы на шаг. Мы смотрели на это создание ровно на неземной цветок, на яркую звезду, какую нельзя трогать руками, и боготворили онемело. Но… Вскоре за ней приехали и увезли от нас. Честно говоря, мы такое предполагали в глубине души. Почти пять лет пробыла она у нас. Когда увозили, мы чуть не плакали. Вспомнили ночи, проведенные за разговорами. Мы восторгались умом, четкой логикой человека. Она лишь перед отъездом поняла, как стала дорога каждому. И на прощание, в благодарность и награду, расцеловала нас открыто. Как мы были счастливы в тот миг! Потом читали о ней в газетах, она стала звездой первой величины в науке. А мы молча радовались, что сумели сберечь эту жизнь. И кто знает, чем еще удивят нас нынешние больные? Ведь всякое случается. А потому ничто не исключено и нынче…

— Ну, привет! Я приехал, как обещал! Не отправил Верку домой? — В кабинет вошел Леонид Петрович и, поздоровавшись с Петуховым, добавил: — Ну что? Сейчас мне Верку забирать или посмотришь с неделю?

— На что смотреть, Лень? Ты б лучше ее братца зажал в углу хорошенько и вломил в ноздри, чтоб пар пошел!

— Ты это о ком? У нее родного брата нет!

— А Толик?