Помни о микротанцорах

– Жить будешь. Прошла насквозь и раздробила ребро. Насколько я понимаю, внутренние органы не задеты. Я же предупреждал, что не буду шутить… Сечас мы станем братьями по крови, – он взял короткий скальпель и уколол себя в ладонь, – смотри, какая густая, какая красная капля. Сейчас эта кровь смешается с твоей и станешь счастлив, как когда-то был счастлив и я. Откуда этот запах?

– Горит лес.

– Лес? Лесных пожаров не было уже тридцать лет. Мы же не в Амазонии.

– Слишком долго не было дождя.

Шеф подошел к окну и наклонился наружу.

– Горит на том берегу, – сказал он, – боже мой, горит по-настоящему. Куда они смотрят? Куда смотрят эти пожарники? Красиво горит, черт побери. Если честно, мне всегда нравился большой огонь.

Ник подъехал к дому. Розовый двухэтажный особняк был огражден невысоким каменным забором. Поверх забора виднелся уголок сделанного со вкусом ландшафтного парка: дорожка из крупной белой гальки, малюсенькое искусственное озеро, наверняка в нем плавает несколько крупных декоративных рыб с выпученными бледными глазами; кусты, подстриженные так, что создают видимость естественных форм, полукруглые клумбы. За озером пылал лес и запах дыма доносился даже сюда, примерно за два километра над водою.

Он увидел в окне силуэт шефа и удивился тому, каким старым выглядит этот человек; еще недавно он был совсем другим – так сдуваются шарики после того, как праздник закончился. Шеф высунулся в окно, посмотрел в сторону озера, потом отвернулся и сказал несколько слов кому-то нвидимому в комнате.

– Эй! – крикнул Ник и помахал рукой. Ему пришлось крикнуть дважды, прежде чем шеф его заметил.

Довольно долго он прождал у наружной двери, вслушиваясь во внутренние звуки здания, ожидая шагов, которых все не было. Потом, наконец, щелкнул замок, Ник потянул за ручку и дверь открылась. Шеф спускался по лестнице, которая вела на второй этаж. Ник однажды уже был в этом доме; они приезжали сюда вдвоем с Катей и тайком и целовались, надев на глаза две черные матерчатые карнавальные маски.

Тогда стены дома изображали бушующее море, лес, колыхающийся на ветру, лунную зимнюю ночь и наконец, тогда, когда она сняла маску и ее губы мягко раздвинулись, стены запылали огнем космического пожара.

– Зачем ты приехал? – зло спросил шеф и Ник ощутил холодок, как всегда в присутствии этого странного человека.

– Я…

– Что тебе нужно?

– Сейчас вы скажете мне, чтобы я убирался, – предположил Ник.

– Нет. Раз ты приехал, значит, была нужда. Я не приглашаю тебя садиться, потому что у меня нет времени. Постарайся уложиться в две минуты.

– Я прочел письмо, – сказал Ник и почувствовал, что его глаза на мокром месте.

– Какое письмо?

– Ее письмо! Ее последнее письмо.

– А, так между вами что-то было? – догадался шеф.

– Больше чем «что-то».

– Кажется, я видел вас, когда вы целовались в парке, если это, конечно, был ты. Так ты прочел письмо? Как?

– Оно было написано для меня.

– Оно было написано на чужом языке.

– Оно было написано шифром, – возразил Ник, – который мы с ней специально придумали, только для нас двоих. Там очень просто: просто делишь букву на две или три части, и все части, кроме одной, поворачиваешь. Получается совсем непонятная буква. И там запятые, они показывают, сколько частей и как они повернуты. Если смотреть, похоже на какой-то восточный текст. Но, если приловчиться, то можно спокойно читать.

– А если ты прочитаешь мне совсем не то, что там на самом деле написано? – спросил шеф.

– Я же дал вам ключ к шифру, читайте сами.

– Нет. Лучше читай ты.

– Вы позволите мне сесть?

В этот момент что-то тяжелое загремело на втором этаже и Нику показалось, что он услышал стон или мычание. Затем снова все стихло.

– У вас гости? – спросил Ник и вспомнил, что видел второй моб на стоянке.

– Нет. Ветер толкнул оконную раму. Она все время хлопает.

– Но…

– Садись за стол. Только не вздумай расплакаться. Сейчас всем тяжело.

Ник сел, вынул из кармана листок и прочел.

Может быть, ты думаешь, зачем я это сделала? Я тоже думаю и не знаю, но все равно, я бы сделала это опять еще двести пятьдесят раз. Так надо. Жаль только, что теперь я уже не смогу придумать бессмертие – пусть это сделает дядя Гектор, так ему и передайте, пусть обязательно постарается вместо меня. Я ни капельки не жалею, что отдаю свою жизнь, хотя понимаю, что это всего лишь синдром Джаггернаута, так я это называю. Видишь, я остаюсь исследователем до последней минуты, потому что я все время думаю и придумываю названия. Мне кажется, это все, на что мы способны: прийти на берег жизни и дать названия нескольким каплям, песчинкам или волнам. Была когда-то колесница бога, ее звали Джаггернаут, ее возили по улицам и люди бросались под ее колеса и с радостью умирали, потому что верили, что эта колесница священная. А колесница, такая большая телега с большими колесами, не останавливалась, а крошила ихние кости.

Сейчас я хорошо понимаю тех людей. Пройдет совсем немножко минут, и меня не станет, но я не жалею ни капельки. Я знаю, что оставляю здесь папу, тебя, Ник, и нашу Мурку я больше не смогу погладить, я вас люблю, но мне как бы все равно.