Помни обо мне. Две любовные истории

–…Просим, – пригласила она. В руках она держала тапочки, будто специально приготовленные для Суворова. Рядом с ней стояло ведро с водой. Она только что кончила мыть полы. Пол был деревянный и пах так, как может только пахнуть свежевымытый деревянный пол летним вечером.

– Нравится запах? – спросила девушка, улыбнулась и строго посмотрела на Суворова. На коленях, локтях и щеках у нее были ямочки, а между верхними передними зубками была щелочка, над которой нелепо морщился тонкий с хищными ноздрями нос.

– Очень.

– Тогда проходите, – сказала она.

Некоторые дома имеют особенность сниться потом, в слегка искаженном виде и преломленном сознанием освещении. В такой дом заходишь с бьющимся сердцем с тихой улочки, а выходишь из него на широкий залитый солнцем луг, и сердце подступает к горлу. Этот дом был из таких. Суворов смотрел на обстановку и вспоминал ее как сон. Ему часто снился этот сон. Он с Инессой. Или с Софьей? Или с Ириной? Он постоянно с кем-то, но постоянно один.

– Давайте никуда не пойдем, хорошо? – предложила пани.

Девушка стала прибирать разбросанные вещи, а пани быстренько собрала на стол. Вечерний стол не предполагал шпикачек и кнедликов. Они сели на жесткие венские стулья, сверху свисал старинный абажур. В конусе золотого света поднимались три струйки ароматного чая и неторопливо лилась беседа на берегу пруда, имя которомуВоспоминания.

– Скажите, пани…вы Инесса?

– Так ты счастлив был со своим«надо», Георгий?

***

– Вам же сказали – дальше нельзя!

– Это опять вы. Я же только начал читать вашу первую главу «Прибытие».

***

Вечерело, но свет не зажигали. В широком окне розовело закатное небо. Улица убегала прямо в солнце. Было тихо и тепло.

Георгий и Инесса сидели перед окном на двух венских стульях. Он, размахивая руками, рассказывал ей что-то, она, глядя на несвойственную ему манеру жестикулировать, улыбалась. Произносимые слова тут же забывались, словно и не нужны были им совсем. Глядели друг на друга они почти холодно, разве что с легкой, ироничной заинтересованностью.

Совершенно случайно, жестикулируя, он коснулся своей рукой ее руки и не убрал ее, и она вроде и не заметила. Только как-то напряглась. Георгий потерял нить разговора и смолк.

Он вдруг провалился на мгновение в чудовищную даль прошлого, в тот свой первый проклятый приезд в Тифлис, и там сидел рядом с Софьей и касался локтем ее локтя!

Наклонившись к Инессе, чтобы придать своим мыслям, а значит и словам, некий разбег, он невольно прикоснулся своей ногой к ее ноге. Тут мысли его и вовсе смешались, а в глазах Инессы появился страх, как бы он не отстранился от нее. Ее страх пронзил Суворова, и он задрожал. То же самое он ощущал и в Инессе.

Георгий не чувствовал ее тела, он знал, что они касаются друг друга. Этот факт удивительным образом перечеркнул всё, что было вокруг, и оставил только одну мысль – об их близости. О тех волшебных мгновениях, когда они еще не растаяли в воздухе, не ушли в землю, а бегут, бегут сказочными, угасающими искорками по тонюсеньким нитям плоти, изливаясь в голос ночи.

L

Суворов проснулся. Он радостно открыл глаза и тут же зажмурился от тяжести света. Снова приснился этот сон, в одном и том же неизменном виде. Будто именно он являл собой то важное, что сохранилось в Суворове. От всего прочего остались одни лишь осколки, фрагменты, пятна. «Куда дену их я? Как соберу их, чтобы предстать цельным пред Богом? И что тревожно так? Будто не сделал чего-то самого главного? Не понять. Как хорошо полям под белым снегом, уютно и тепло…Что это – черные волосы, припорошенные снежком?.. И маленькой рукой, едва скрывавшей дрожь, водя по розовой щеке, чей бархат схож…»

Он лежал с закрытыми глазами и уже точно знал, что не откроет их больше никогда.

Да и стоит ли открывать глаза в мир, если обрел мир внутри самого себя? Вот только бы еще перекусить у тетушки Адалии. Да перечитать…«Старосветских помещиков».

«Но нельзя же так, нельзя! – встрепенулся Георгий Николаевич. – Кому оставить архив? Наде? Не женское это дело – охранять архив. И вообще, кому он нужен? Всем подавай лишь хлеба и зрелищ. Даже Глотову и капитану был нужен не архив, а жертва. Каждый из них поймал свою антилопу. Прости, Алексей Демьяныч, уж так получилось».

***

– Прости…

– Господи, прости ему!

***

Глотов, будто вынырнув из тумана, как и тогда, шагал впереди, то по шпалам, то, неуклюже балансируя, по рельсу. Оглядывался, о чем-то с резким смехом говорил Суворову. Он, видите ли, решил составить Суворову компанию: «вместе веселей идти». «Весельчак, – ожесточенно подумал Георгий. – Премии ему мало. “Поистратился”. Откуда узнал про архив? Откуда сволочи всё узнают? Нет, с вымогателем мне не по пути».

– Однако идешь, – ехидненько произнес чей-то голос.

Перед мостом Глотов почти театрально прислонил ухо к рельсу.

– Тихо.

– Не скачет Мамай?

– Мамай? – недоуменно выпятил нижнюю губу Глотов. – Какой Мамай? А, это аллегория?

Взошли на мост.

– Мамай и аллегория? – усмехнулся Суворов. – Знаете судьбу его?