Потом мы заезжаем в старинный замок и гуляем по саду. А потом, когда экскурсия закончена, мы едем в маленький город Хоик и видим, наконец, кирпичный старинный дом, в котором живут Бенуа, его жена Хелена и его дочки. Мы въезжаем во двор и выходим из машины, хлопаем дверцами. Из-за двери выглядывает Хелена и говорит о чём-то со своим мужем. Я курю и размышляю о том, какие бывают серьёзные и неприветливые выражения лиц у бельгийских женщин.
— Илья, я приношу свои извинения. Мы не сможем прямо сейчас попить чай и поболтать. Хелена сказала мне, что, пока мы гуляли по замку, в госпитале умерла моя мама. Я и Хелена, мы должны сейчас ехать туда. Вся семья уже собралась.
— Бенуа, я теперь знаю дорогу и дойду пешком. Всего семь километров.
— Да нет, что ты. Во-первых, можешь подождать нас здесь. Хелена приготовила тебе пирог. Мы вечером вернёмся и посидим. Но если ты не знаешь, чем занять себя два-три часа, то я тебя отвезу на виллу.
— Давай лучше я заеду в следующий раз.
— Ну, хорошо, тогда поехали. Извини, что так вышло.
Бенуа сбивался немного с пути на этих узеньких дорогах среди кукурузных полей. Хотя, я уверен, он их знал наизусть.
— Я сначала подумал, что у тебя очень сердитая жена. Я ведь не предполагал, о чём она тебе собирается сказать.
— Нет, она чудесная. Просто сообщать такие новости всегда неприятно.
— А отец жив? — спросил я.
— Отец жив. Ему сейчас уже больше чем девяносто. До этого он был занят с мамой. Но что он будет делать сейчас — я не представляю. Ты знаешь, нас было девять детей. Когда одни выходили замуж или женились, другие ещё оставались в доме. А когда младшие, такие как я, уходили, то у старших уже появлялись внуки. Это был дом. Потом, конечно, постепенно все разъехались, разошлись по разным городам, построили свои дома, но оставалось ещё что-то. У отца был старый друг, с которым он два раза в неделю сидел по вечерам и пил пиво. Теперь друг умер, мама тоже. Друг умер две недели назад.
— А сколько лет тебе?
— Пятьдесят. Если бы я трахнул свою первую любовь в четырнадцать лет, то я мог бы быть тебе папой.
— Бенуа, когда умер мой отец, вернее, когда я об этом узнал, было одиннадцать часов вечера тридцать первого декабря. У нас с моей первой женой собрались гости праздновать Новый год. И я не хотел выгонять их на улицу. Я ничего им не сказал и делал вид, что мне весело, до пяти утра.
— Ты знаешь, Илья, есть такие ситуации… Ты читал Рабле? Ты можешь понять, что такое весёлая смерть? Смерть и праздник одновременно. Может быть, это такое прекрасное и древнее, от чего мы все ушли? Может быть, это было как раз то, что случилось с твоим отцом? Я странные вещи говорю, я сейчас как будто немного пьяный…
— Я был такой же тогда. Как пьяный. Потом я был занят подготовкой к похоронам и поминкам. Это был девяносто второй год, тяжёлое в России время, даже водку давали по специальным талонам. Потом, на поминках, я следил за гостями и помогал тем, которые перебрали. И только после этого, через несколько дней со мной что-то случилось. Я остался дома один, начал плакать, разбил шкаф и зеркало.
— Ты сказал отцу
— Нет. Может быть, это как раз из-за этого. Я старался поддержать его перед операцией. Говорил, что всё будет хорошо. А ты?
— Я успел. Я был там вчера. Она уже, наверное, ничего не слышала, была в коме. Но я хочу думать, что слышала.
— Бенуа, я всю дорогу вспоминаю, как это будет по-английски, сейчас как будто вырубило. Бывает. Я помню зато по-французски —
— Спасибо. Странно, но какие-то такие специальные слова действительно ждёшь. Они как будто формальные, но очень важные. Я не знаю, почему я так откровенно с тобой говорю.