Помпа

Она плохо спала эту ночь. Тёте Дусе пришлось мазать гусиным салом обожжённые плечи и спину, На следующее утро, улучив минуту, Юлька проверила, откинув подзор: сумка стояла как шлагбаум, чемодан — как часовой.

Перед уходом на работу тётя Дуся, как на грех, велела Гале вымыть полы. Юлька льстиво и настойчиво выпросила у сестры тряпку и развела возле своей кровати на половицах мутные подтёки — дома отродясь полы не мыла.

— Кто ж так моет, на карачках? Давай я!—фыркнула Галя.

— Нет. Сама,— пробормотала Юлька.

Не говорить никому ни слова? Даже Гале?

Тайна повисла у Юльки на кончике языка с той самой минуты, как Пётр укатил на водохранилище.

— Ты чего молчишь? Блинов переела? — спрашивала Галя.

— Я съела один блин. Мне нельзя много для фигурного катания.

— Тю, один! Принести ещё? До фигурного далеко. Баб Кать, Юльке блинцов охота!

— Да не хочу я, с ума сошла...

Юлька в смятении выбегала во двор, под орех, в курятник, где хохлились запертые, чтобы не клевали всходов, куры. Невинно смотреть в испытующие Галкины глаза было выше сил. Юлька истомилась, а Галя словно чуяла что-то...

— Почему не рассказываешь, как на море ездили? В городе долго были? Что делали? Покупали чего?

— Да нет как будто... На море съездили очень хорошо.

Про Жанну Юлька не утерпела, выложила всё. И как её у медпункта подобрали, и какие на ней купальник с тапками были, и как в море с Петром далеко плавали. Но тут Галюха повела себя иначе. Оборвала с жаром говорившую Юльку:

— Ты про Жанну поосторожней. Уплыли далеко, то да сё... Петрунька не любит, когда в его дела нос суют.

— Я не сую,— обиделась Юлька.— Противная она, эта Жанна.

— Сама хороша. Жанна Петруньке рубаху крестом вышила!

— Как — крестом?

— Мулине разноцветными. По канве. Видала моточки?

— Моточки я, конечно, видела. Всё равно противная.

— Затвердила сорока...

— А зачем она всё «Петруша» да «Петруша»? Смотреть неприятно.

— А ты не смотри. Сама о нём поменьше думай!— Галя вдруг вспыхнула и залилась, как маков цвет.

— Я? Что ты сказала? — Юлька готова была одновременно и сквозь землю провалиться, и на сестру с кулаками броситься.

А та безжалостно и бесстрашно, скрестив на груди тонкие руки (любимая её поза), сыпала и сыпала словами, точно булавками колола:

— Думаешь, я ничего не заметила? Вчера, когда умываться ему подавала, на что ковш у меня из рук выхватила? «Я сама, я лично...» — передразнила Галя так похоже, что Юлька прикусила губу.— И свитер свой попугайский в такую теплынь ни с того ни с сего нацепила. Похвалиться! Неправда, скажешь? Я всё приметила, всё! Меня не проведёшь!

Юльку кидало то в жар, то в холод. Углядела, глазастая! И про свитер — Юлька чуть не задохнулась в нём, и про ковш упомнила. «Попугайский свитер»... Юлька сказала наперекор, кривя рот:

— А вот и неправда. И не всё знаешь. Про Петра... И про меня.

— Небось вчерашнее что утаила? То-то как сонная муха бродишь.

— Не скажу.

— Ах так?

— Да, так.

— Ну и скрытничай! Подумаешь... Модница! Воображала! А ещё подруга, родная, из Москвы...—

Галя топнула босой ногой, выбежала с терраски, хлопнув дверью так, что та задребезжала.

Вот и повздорили они...

Юльке стало одиноко, грустно. Но самолюбие и тщеславие не позволили кинуться за сестрой.

Галка убежала на автобус—практика на винограднике ещё не кончилась. Юлька побродила в огороде, по усадьбе. Заглянула под орех. Там было прохладно, сумрачно. Дальше, к плетню и развороченной скважине, не пошла: побаивалась бычков, которых по-прежнему гоняли пастись в ИХ долину,— вдруг забредут к калитке?

Баба Катя полола в огороде морковь. Шурка куда-то убежал, дядя с тётей, как и Пётр, на работе. Все заняты, в доме пусто, в саду пусто, делать нечего.., Проверить опять, что ли, помпу?

Подстёгивало Юльку и любопытство. Что же за помпа такая? Для чего? Почему Пётр не «сховал» её где-нибудь в сарае за поленницами, а доверил ей? Зачем она Петру? И подарок для всех при чём?

Юлька решилась.

На цыпочках вернулась в свою комнату. Нетронутая все эти дни гитара привычно и спокойно висела над кроватью. Увидя в тёмном экране телевизора своё изображение, Юлька чуть не вскрикнула — дурочка, это же она сама! Всё тихо, только муха жужжит за тюлевой шторкой.

Подняв кружевной подзор, раздвинув чемодан и сумку, Юлька вытянула за верёвку коробку с наклейками. Села на коврик, стала читать наклейки. Компрессорный завод имени кого-то незнакомого в г. Днепропетровске — понятно; выпуск... года, №..., марка...— тоже понятно; «Не кантовать!» — слово незнакомое совершенно. Больше ничего в наклейках

разобрать нельзя... А на коробке зачем-то нарисованы красный зонтик и громадная рюмка.

А что, если развязать, приоткрыть, глянуть одним глазком? Коробка-то не запечатана! Юлька подёргала верёвку, та сползла легко.

Содержимое было явно не по размеру, гораздо меньше, и завёрнуто в промасленную бумагу. На дне лежала книжонка со штемпелем «дата продажи» (вчерашний день) и ценой — 85 руб. Ух ты, дорогонько! Где же Пётр взял деньги — тётя Дуся ведь не дала? Может, у Жанны?