Помпадуры и помпадурши

Я не помню, как был совершен обряд… Я даже не уверен, был ли это обряд, и не исполнял ли роль попа переодетый чиновник особых поручений…

Справедливость требует, однако ж, сказать, что по окончании церемонии он поступил со мною как grand seigneur,[174] то есть не только отпустил условленную сумму сполна, но подарил мне прекрасную, почти не ношенную пару платья и приказал везти меня без прогонов до границ следующего помпадурства. Надежда не обманула меня: Бог хотя поздно, но просветил его сердце!

Через двенадцать дней я был уже на берегах Сены и, вновь благосклонно принятый монсеньёром Мînà на службу, разгуливал по бульварам, весело напевая:

Les lois de la France,
Votre excellence!
Mourir, mourir,
Toujours mourir!

O, ma France!
O, ma mère!»[175]

* * *

«La question d’Orient. Le plus sûr moyen d’en venir а bout». Par un Observateur impartial. Leipzig. 1857. («Восточный вопрос. Вернейший способ покончить с ним». Соч. Беспристрастного наблюдателя. Лейпциг. 1857.)[176]

«Хочу рассказать, как один мой приятель вздумал надо мной пошутить и как шутка его ему же во вред обратилась.

На днях приезжает ко мне из Петербурга К***, бывший целовальник, а ныне откупщик и публицист. Обрадовались; сели, сидим. Зашла речь об нынешних делах. Что и как. Многое похвалили, иному удивились, о прочем прошли молчанием. Затем перешли к братьям-славянам, а по дороге и «больного человека» задели. Решили, что надо пустить кровь. Переговорив обо всем, вижу, что уже три часа, время обедать, а он все сидит.

– Расскажи, – говорит, – как ты к черногорскому князю ездил?

Рассказал.

– А не расскажешь ли, как ты с Палацким познакомился?

Рассказал.

– Так ты говоришь, что «больному человеку» кровь пустить надо?

– Непременно полагаю.

– А нельзя ли как-нибудь другим манером его разорить?

– Нельзя. Водки он не пьет.

Бьет три с половиной, а он все сидит. Зашла речь о предсказаниях и предзнаменованиях.

– Снилось мне сегодня ночью, что я в гостях обедаю! – вдруг говорит К***.

Или, другими словами, прямо навязывается ко мне на обед. В величайшем смущении смотрю на него, тщусь разгадать: какие еще новые шутки он со мной предпринять выдумает? Ибо, как человек богатый, он может предпринять многое такое, что другому и в голову не придет. Однако делать нечего; следуя законам московского хлебосольства, решаюсь покориться своей участи.

– Дома, говорю, у меня ничего не готовлено, а вот в Новотроицкий, коли хочешь…

Сказал это и испугался.

– В Новотроицкий так в Новотроицкий, – говорит. – Только, чур, на твой счет. Мне, брат, сегодня такая блажь в голову пришла: непременно на твой счет обедать хочу.

Делать нечего, поехали.

Выпили по рюмке очищенного и съели по небольшому кусочку ветчины. Мало. А между тем, по непомерной нынешней дороговизне, вижу, что уже за одно это придется заплатить не менее пятнадцати копеек с брата.

Тогда я счел, что с моей стороны долг гостеприимства уже исполнен и что засим я имею даже право рассчитывать, что и он свой долг выполнит, то есть распорядится насчет обеда. Ничуть не бывало. Уже рассказал я ему и о том, как я у Ганки обедал, и о том, как едва не отобедал у Гоголя, – а он все смеется и никаких распоряжений не делает. Тогда, дабы уничтожить в душе его всякие сомнения, я позвал полового и спросил у него счет.

– А обедать-то как же? – спросил меня К***.

– Я, с своей стороны, сытёхонек! – ответил я, едва, впрочем, скрывая терзавший меня голод.

Тогда он, весело расхохотавшись, сказал:

– Ну, брат, вижу, что тебя не победишь! Веришь ли, всю дорогу, из Петербурга ехавши, я твердил себе: не все мне его кормить! Пообедаю когда-нибудь я и на его счет! Вот те и пообедал!

Затем, когда недоразумение между нами кончилось, засели мы за стол, причем я, из предосторожности, завесил себе грудь салфеткою.

Подавали: селянку московскую из свежей осетрины – прекрасную; котлеты телячьи паровые – превосходные; жареного поросенка с кашей – отменнейшего.

Зная исправность моего желудка, я ел с таким расчетом, чтоб быть сытым на три дня вперед.

Наевшись, стали опять беседовать о том, как бы «больного человека» подкузьмить; ибо, хотя К*** и откупщик, но так как многие ученые его гостеприимством во всякое время пользуются, то и он между ними приобрел некоторый в политических делах глазомер.

Прикидывали и так и этак. Флотов нет – перед флотами. Денег нет – перед деньгами. Все будет, коли люди будут; вот людей нет – это так.

Сидим. Повесили головы.

Однако ж, когда выпили несколько здравиц, то постепенно явились и люди.

– Как людей нет! кто говорит, что людей нет! да вот его пошлите! его! Гаврилу! да! – кипятился К***, указывая на служившего нам полового.

И затем, разгорячаясь по мере каждой выпитой здравицы, он в особенности начал рекомендовать мне некоего N-ского помпадура, Петра Толстолобова, как человека, которому даже и перед Гаврилой предпочтение отдать можно.

– Это такой человек! – кричал он, – такой человек! географии не знает, арифметики не знает, а кровь хоть кому угодно пустит! Самородок!