Помпадуры и помпадурши

– Ем-с, Платон Иваныч; пирожки действительно бесподобны.

– Шесть лет в ученье был, – продолжал хозяин, но Митенька уже не слушал его. Он делал всевозможные усилия, чтоб соблюсти приличие и заговорить с своею соседкой по левую сторону, но разговор решительно не вязался, хотя и эта соседка была тоже очень и очень увлекательная блондинка. Он спрашивал ее, часто ли она гуляет, ездит ли по зимам в Москву, но далее этого, так сказать, полицейского допроса идти не мог. И мысли, и взоры его невольно обращались к хорошенькой предводительше.

– Кушайте же пирожки; их шесть лет учились готовить, – насмешливо говорила между тем хозяйка.

Митенька ободрился.

– Так вы согласны будете взять на себя труд устроить spectacle de société? – спросил он.

– Да, если вы будете внимательны к нашим дамам… Mesdames! Дмитрий Павлыч просит, чтоб вы приняли участие в предполагаемом им спектакле! Но вы и сами непременно должны принять в нем участие, – продолжала она, обращаясь к Митеньке, – вы должны быть нашим premier amoureux…[31]

– Да, да! непременно, непременно! – вторили дамы.

– Увы! для меня это недоступно! Печальная необходимость… мой пост… Но я могу, если угодно, быть вашим режиссером, mesdames, и тогда – прошу меня слушаться! потому что ведь я очень строг.

– Будто бы строги? – мимоходом заметила предводительша, взглядывая на него исподлобья.

– Увы!.. боюсь, что нет!

– Это вы, вашество, их спектакль устроить приглашаете? – вступился опять хозяин, – напрасно стараетесь! Эта штука у нас пробована и перепробована!

– Mon mari va dire quelque bêtise,[32] – шепнула предводительша про себя, но так, что Митенька слышал.

– А что же? – спросил он предводителя.

– Да наши барыни, как соберутся, так и передерутся! – ответил хозяин, отнюдь не церемонясь.

– Fi, mon ami,[33] какие ты вещи говоришь! – обиделась супруга его.

– Ну, уж извини меня, Татьяна Михайловна! а что правда, то правда!

– Какие же пиесы мы будем играть? – молвила блондинка, сидевшая по левую сторону.

– Позвольте… я знаю, например, водевиль… он называется «Аз и Ферт»… le titre est bizarre, mesdames,[34] но пиеска, право, очень-очень миленькая! Есть в ней этакое brio…[35]

– Я однажды в Москве у князя Сергия Борисыча «Полковника старых времен» играла, – пискнула было вице-губернаторша, но на нее никто не обратил внимания.

– Есть еще, вашество, пиеска: «Несчастия красавца», – откликнулся хозяин, может быть, с намерением, а может быть, и без намерения, но Митенька почувствовал, что его в это время словно ударило чем в спину.

– Да, и такая пиеса есть, – сказал он, – но, признаюсь, я более люблю живые картины. Je suis pour les tableaux vivants, moi![36]

На минуту все смолкли; слышен был только стук ножей и вилок.

– Дурак родился! – сказал хозяин.

Все засмеялись.

– Но, Платон Иваныч, позвольте вам заметить, что если всегда в подобные минуты должен непременно родиться дурак, то таким образом их должно бы быть уж чересчур много на свете! – заметил Митенька.

– А вашество разве думали, что их мало?

Митеньке сделалось положительно неловко, потому что хозяин, очевидно, начинал придираться.

– Mon mari est jaloux![37] – шепнула опять-таки про себя предводительша, очень мило обгладывая крылышко цыпленка.

Начали подавать шампанское. Начались поздравления и пожелания. Предводительша мило чокнулась и сказала:

– Je désire que vous nous restiez le plus longtemps possible![38]

– А еще что? – процедил сквозь зубы Митенька.

– Nous verrons,[39] – тоже процедила хозяйка.

– Вашество! извините! тоста не провозглашаю, а за здоровье ваше выпью с удовольствием! – говорил между тем предводитель.

«Ишь ведь оболтус! и у себя-то не хочет почтения сделать!» – подумал Митенька, припомнивший теорию предводителя о государевых писарях.

– Вот у меня письмоводитель в посреднической комиссии есть, так тот мастер за обедами предики эти говорить, – продолжал хозяин, – вот он!

Тут только Митенька заметил, что в темном углу комнаты, около стены, был накрыт еще стол, за которым сидели какие-то три личности. Одна из них встала.

– Я от хлеба-соли никому не отказываю! потому – народ бедный, оборванцы! – ораторствовал хозяин, – прикажете ему, вашество, приветствие сказать?

– Отчего же… я с удовольствием!

– Катай, Анпетов!

– Ах, mon ami, какие у тебя выражения!

– Ну, уж, Татьяна Михайловна, не взыщи! каков есть, таков и есть! Что правда, то правда!

Анпетов вышел к середине стола и произнес:

– Почтеннейшие госпожи и милостивые господа!

Если солнцу восходящу всякая тварь радуется и всякая птица трепещет от живительного луча его, то значит, что в самой природе всеблагой промысел установил такой закон, или, лучше сказать, предопределение, в силу которого тварь обязывается о восходящем луче радоваться и трепетать, а о заходящем – печалиться и недоумевать.