Помутнение

2. Мы не то что расстались, не обоюдно было. Она долго терпела, ждала, пока я раскачаюсь. Ей в июне тридцать два, старше меня на четыре года, она хотела ребенка, а я сам ребенок. Развитие эмоциональное где-то там, на мосту остановилось. То есть в районе мозга мне по-прежнему 17 лет. Это во всем – как я себя веду, как говорю, что мне интересно, с кем я – а я вожусь с молодежным театром местным, все младше, до десяти лет разницы. Я не меняюсь, ничего не меняю, никуда не езжу, лишний раз стараюсь не дергаться. Иногда, когда приходится, это – стресс. Стресс – это любая ситуация, когда надо вести себя по-взрослому, решать. Это не ко мне. Хотите, стану вашим мимозным знакомым, мимозным лучшим другом? Может, не самым лучшим, но самым мимозным. Может, у вас уже есть такой. Не съехал от родителей в свои почти тридцать. Или не съехала. Нет карьеры, а то и вообще не работает. Детей не планирует. И на все находит оправдания. Причем железные. Синдром отложенной жизни называется. Спорить бесполезно – будет смотреть снисходительно, закатывать глаза. Когда-нибудь станет Наполеоном. Или Наполеоншей. Но не сегодня. Сегодня надо досмотреть сериал.

3. Свои оправдания я находил в правильных местах, в книжках. У одного румына, например, философа. Он жил на подачки и принципиально не работал. Писал, что, когда все время думаешь о смерти, нельзя иметь профессию. Чоран его фамилия.

4. Или вот моя любимая книга тогда – «Ниже нуля», про таких инфантилов. В 17 не считал просто иронии. Думал, так жить можно. И можно, можно, конечно, когда родители богатые и оба без рака. И даже так – надо уметь остановиться. У меня не получилось. Сейчас доживаю юность. С 17, получается, до 22 ее не было. Мать как раз болела. Я поступил в Питер, но вернулся, чтобы побыть с ней, когда она вышла из ремиссии. Я читал, я писал, иногда платили, смотрел кино, строил какие-то планы, но без реального выражения, нормально так понастроил. Сейчас мне 27, почти 28, но есть как бы взрослые и есть я. Взрослые всем заправляют и везде успевают, все умеют. У них по крайней мере работа, супруги, дети. Мещанские штучки. Я не завидую. Было бы чему. Работают плохо, детей растят как попало, изменяют, вообще постоянно врут – и никаких последствий, безнаказанно – и себе врут. Я себя не обманываю, пишу как есть. Раньше я их ненавидел и себя, таких, как я. Говорят, это лишнее, но мне помогало писать. Я все, что написал, написал потому, что ненавидел. Из художественного, по крайней мере. Стоял на маргинальной позиции, изливался. И герои мои были шизофреники и покойники, мертвые мещане. А сейчас затык. И нет ненависти. Вообще ничего нет.