Понь бледный (СИ)

— Что это за штука? — спросила она, немного брезгливо.

— Это оружие рабочего класса.

— Выглядит… примитивно.

— Оно — самое слабое из всех. Ведь настоящее наше оружие — сознание собственной правоты, спаянность и вера в победу. А это… Это то, что у меня осталось.

— Оно как-то называется?

— Мы с Эппл Джек когда-то назвали его «СК-12». Разработали еще в те времена, когда действовала понивилльская подпольная ячейка. Мощностей не хватило для того, чтоб наладить широкое производство. Остался лишь образец из кузницы Макинтоша.

— «СК»?…

— «Сталионское копыто».

— В нем нет и щепотки магии. Оно способно влиять на ход времени?

— Едва ли.

— Осушать моря?

— Нет.

— Гасить звезды?

— Нет.

Принцесса Селестия рассмеялась. Царственная и величественная, она распустила белоснежные крылья, нависая над Сталиным. Грациозная лебединая шея. Идеально-очерченное поджарое тело. Королевская осанка. И две сияющие Галактики торжества в глазах.

Рядом с ней он был лишь маленьким серым пони.

— Так на что годно твое «копыто», Сталион? В нем есть хоть одно достоинство?

— Да, — сказал он негромко, — У него двенадцатый калибр.

Что-то негромко щелкнуло. А мгновением спустя — оглушительно хлопнуло.

Но Принцесса Селестия даже не вздрогнула от этого резкого звука. Она продолжала смотреть сверху вниз на Сталина. Все осталось прежним.

Грациозная шея.

Идеально-сложенное тело.

Царственная, особая, осанка.

Но Галактик на ее лице было не две — три. В двух из них все еще плескалось торжество. В третьей, неровной, расположенной выше — что-то багровое и полужидкое.

Тело Принцессы Селестии затрепетало, потом напряглось, как если бы аликорн попыталась мгновенно взлететь, но так и не оторвалось от земли. На пол снежинками медленно падали тлеющие белоснежные перья.

Принцесса упала на бок. Не легко и невесомо, как отчего-то представлялось Сталину. Грузно шлепнулась, как околевшая лошадь. И хвост пастельных переливающихся цветов неподвижно вытянулся — точь-в-точь как у околевшей лошади.

Сталин некоторое время смотрел на нее, сам не зная, зачем.

В душе было темно, сыро. Как в разоренной и полу-сожженной бальной зале, где перемешаны осколки хрустальной посуды, зола, кондитерский крем, разноцветные куски выбитых витражей и тлеющие перья.

Он не испытывал торжества победы, только безмерную усталость, тяготившую старое и немощное тело.

Сталин машинально взглянул на трон. По его богато отделанной спинке текло то, что когда-то было мыслями Принцессы Селестии. Ее мыслями, желаниями, страхами и надеждами. Теперь, оказавшись на золотой поверхности, сущность Принцессы уже не казалась такой зловещей и всемогущей. Всего лишь грязная лужица, которую можно стереть тряпкой.

Ничего, Коба. Ничего, старый мерин. Все еще будет. Будет война — тяжелая, ужасная — будет мир, будет труд, будет надежда. Многое еще будет, старый ты хрыч. «Внутренний секретарь» ничего не сказал, только улыбнулся ему устало из своего темного угла.

Все еще будет. Может, даже больше, чем тебе бы того хотелось.

Иди, Коба. Иди вперед. Многое еще надо сделать, прежде чем ты заслужишь отдых.

Сталин повернулся и пошел к выходу, стараясь не оглядываться. Но на полпути к выходу все-таки не выдержал, вернулся, прихрамывая, к трону. Осторожно подцепил деревянным копытом золотой обруч, валяющийся на полу. Шесть камней, венчавших его лучи, казались тусклыми и невзрачными, как обычные камни.

— Будет лежать в музее Революции, — сказал Сталин — и зачем-то улыбнулся в усы, — Пусть пионеры смотрят…

Эпилог

Можете не сомневаться, товарищи, что я готов и впредь отдать делу рабочего класса, делу пролетарской революции и мирового коммунизма все свои силы, все свои способности и, если понадобится, всю свою кровь, каплю за каплей.

И. В. Сталин

— Товарищ Сталион!..

— Мммм…

— Товарищ Сталион!

Сталин оторвался от бумаг. Бумагами был усыпан весь его стол. Картонные папки, раздувшиеся от бесчисленного множества протоколов и стенограмм, отдельные ворохи машинописных листов с чьими-то показаниями и признаниями, докладные записки, графики, рапорты, сопроводительные, характеристики, прогнозы, кляузы… Сотни и тысячи жизней, сжатых между ровных строк и перетянутых тесемками. Все эти жизни ждали его, товарища Сталиона, внимания.

Сталин вздохнул и оторвал взгляд от шифрограммы, которую читал. В глазах рябило от букв, которые казались испещрившими бумагу хищными колючими насекомыми. Сквозь эту рябь он разобрал озабоченную морду секретаря, глядящую на него из-за приоткрытой двери.

— Что такое, товарищ Поскребышев?… О, простите, товарищ Карамель. Кажется, я заработался.

— К вам посетитель.

— Я принимаю посетителей с четырех часов.

— Это особый посетитель, товарищ Сталион, — пони деликатно кашлянул, — Из особого журнала. Для них не установлен график посещений.

— Ах, особый… Тогда, конечно, пускайте, товарищ секретарь. Пускайте.