Понаехали!

И отвернулись.

- Эту… ведьму вовсе отослать стоило бы, - сказала громко Медведева, и прочие согласились с нею, закивали, то ли тоже так думали, то ли просто побоялись возражать. – А то ишь… мужика бабой обернули и теперь вот… смеху будет, если царевич его выберет.

Мишанька ощутил, как полыхнули щеки. И кулаки сами собой сжались. И разжались. В самом-то деле, не бить же их… как-то оно… не принято.

А вот сила…

…что там папенька говорил? Послушать? Приглядется… знать бы как еще слушать и глядеть. Старые-то заклятья не работают, а новым Мишаньку обучить не успели.

- Матушка тоже говорит, что я глупою уродилась, - произнесла Любава, так и не отпустив Мишанькиной руки. – Что… может, меня нянюшка роняла, или урекли, когда малою была, но вот…

- Не обращай внимания, - сказал Мишанька, силу отпуская.

Та поплыла, полетела по-над травою, чтобы рассыпаться в клочья, а клочья обернулись невидимыми змейками. И главное, что Мишанька каждую ощущал.

- Люди порой сами не особо умны, особенно, когда говорят глупости.

По желанию его змейки поползли по следу боярынь.

И что из этого получится? Мишанька лишь искренне понадеялся, что никого-то случайно не проклянет. А то ведь мало ли…

Любава же кивнула.

И спросила:

- А ты и вправду раньше… ну…

- Правда, - решил не таиться Мишанька. И даже подумалось, что он привыкать начинает, что к своей тайне, которая уже ни для кого тайной не была, что… к прочему. Хотя все одно, какая из него баба?

- И… как тебе?

- Не слишком весело.

Белая ручка погладила по плечу, утешая.

- Может, еще назад обернешься.

- Надеюсь.

- А ты через пень прыгать пробовала?

- Через пень?! – об этакой методе в книгах не писали.

- Ага… мне нянюшка сказывала, что в прежние времена, чтоб перевертнем сделаться, люди ножа в пень втыкали, а волчью шкуру по другую сторону клали. Ну и скакали, чтоб над ножом, но всенепременно на шкуру упать. Тогда-то и выходило, что могли они зверем обернуться.

- Я же не зверь…

- Но можно не шкуру, а, к примеру, одежу… мужскую, - возразила Любава. – Если попробовать. Или… я опять глупость говорю?

- Не глупость, - обижать это наивное дитя совершенно не хотелось. Да и… чем-то напоминала она Мишаньке жену. Тем же удивленным взглядом, в котором виделось желание верить всему миру и сразу.

И…

Нет, думать о том не хотелось бы.

- Пойдем, - Мишанька подал Любаве руку, на которую та оперлась с немалой готовностью. И не глупая она вовсе. Скорее уж наивная без меры. И учить её, верно, никто не пробовал. Соколовы - еще те ретрограды, полагающие, что излишняя ученость бабе во вред идет.

Почему-то думалось об этом… со злостью?

- А хочешь, я тебе тайну расскажу? – Любава хлопнула длиннющими ресницами.

Ученая или нет, следовало признать, что была она хороша до крайности.

- Расскажи, - улыбнулся Мишанька, ибо не улыбнуться на эту вот улыбку было невозможно.

- Я царицей стану!

- Да неужели.

- Не веришь? – она выпятила губу обиженно.

- Отчего же…

- Не веришь. Я чую. Только… я и вправду царицей стану. Еще когда мы в Китеж собирались, маменька мне одно зелье дала, которое выпить надобно. Очень сильно ведьмовское.

- Да неужели? – Мишанька напрягся.

Вот как-то… не вызывали у него доверия очень сильно ведьмовские зелья. Подспудно, так сказать.

- Ага… она его купила. За дорого. И если выпить, тогда я такою распрекрасной стану, что царевич сразу влюбится. Только…

Она прикусила губу.

- Отчего тогда не пьешь?

- Маменька велела, чтоб на пиру… сення… а я не хочу!

- Почему?

- Не знаю… старый он. Царевич. Ему вона сколько уже! За двадцать годочков. А ну как жить станем, он и помрет от старости?

- Аргумент.

- И еще… сидит, рожу напыживши, на нас не глядит… вона, сегодня вся изстаралась, а разве хоть на минуточку выглянул? Вот то-то и оно. Я и подумала, зачем мне для царевича пить? Лучше я кого другого найду, тогда-то и выпью, чтоб, значит, распрекрасною стать.

- А может, вовсе пить не надо? – предложил Мишанька. – Зачем тебе? Ты и так прекрасна.

- Да?

Щеки зарозовели.

Это… и смотрит с хитрецою женскою. И… он же ж, Мишанька, сейчас же ж… какое непотребство!

- Ты… погоди… сперва я через пень прыгну, - сказал он, чувствуя себя на редкость глупо. – Обернусь там… добрым молодцем… относительно добрым…

Хлопнули длиннющие ресницы.

- И тогда уже решай, пить или нет… лучше вовсе не пить. Отдай мне.

- Ты выпьешь?

- Чтоб распрекрасною стать и царевича на себе женить? – от этакой перспективы Мишаньку в жар кинуло. А потом в холод. – Нет, отдам отцу. Пусть глянет, чего там намешали. А то ведь сильно ведьмовские зелья бывают опасны.

- Да?

И все-таки…

- Знаешь, у кого твоя маменька его покупала?

- У одного жреца, с которым об храме договор вела. То есть, вел папенька, чтоб, значит, камень мне загорели, а то стыда потом не оберешься, - произнесла Любава совсем другим тоном, явно подражая кому-то. Скорее всего отцу. – Вот… папенька ему платил много. А зелье уже жрец потом сам маменьке предложил. Вот.

Что-то это зелье совсем перестало Мишаньке нравится.