Понаехали!

Мишанька кивнул.

Рассеянно.

- Кроме того, принимая во внимание то, что вы… теперь… как бы это помягче выразиться…

- Ведьма?

- Женщина.

- Ведьма!

- Ведьма и женщина, - согласилась Эльжбета Витольдовна. – Так вот, помимо силы вам стоит… научиться еще многому…

- Чему?

- К примеру, тому, как держать себя в обществе.

- Я умею держать себя в обществе, - вот теперь Мишанька даже обиделся, потому как учителя у него были отменнейшие.

- Безусловно. Но, поймите, от женщин требуют немного иного.

- Чего же?

Сказал и подумал, что, может, и требуют, но он, Мишанька, если и баба, то исключительно временно. Да и вовсе в таком обличье никому показываться не станет, что… если прознают?

В Клубе?

Или тот же Охлыстин… он же потом до самой смерти покою не даст. Нет уж, никуда-то и никому-то Мишанька показываться не станет.

- Спину держать следует прямо, но с этим вам поможет корсет, - Эльжбета Витольдовна мягко улыбнулась. – И ноги… ни одна уважающая себя женщина не будет разваливаться в кресле. И уж тем паче не станет хмуриться. От этого морщины возникают. Выражение лица должно быть всегда дружелюбным, показывающим, сколь вы милы… а уж ругаться… вы же не хотите, чтобы про вас подумали дурно?

- Мне… - Мишанька понял, что еще немного и вновь заорет дурниной, а стало быть… стало быть его опять усыпят. И будут держать во сне… сколько? Вечность?

Нет, надобно успокоиться.

Он все-таки княжич Гурцеев, наследник…

…не наследник. То-то братья обрадуются, особенно младшенький, которому всегда казалось, что Мишанька наследства не достоин.

- Вижу, у вас получается взять под контроль эмоции, - Эльжбета Витольдовна поднялась. – А стало быть, и с прочим справитесь…

…справится.

Всенепременно. Дайте только сбежать. Сбежать и… и найти треклятую ведьму. И пусть она возвращает все, как было!

Именно.

Мишанька вздохнул с немалым облегчением. И, спохватившись, сказал:

- Мой отец…

- Согласился, что вам стоит некоторое время провести здесь. Для вашего же блага.

И улыбнулась этак, снисходительно, по-ведьмински… ведьмы… все они… нет уж, Мишанька не позволит, не станет… он выберется.

Найдет Аглаю.

И там… там он найдет способ заставить её все вернуть. Именно. Найдет.

Любой.

 

Стася никогда-то прежде не испытывала столь острого, всепоглощающего почти желания убить человека. Одного конкретного человека, который, чуялось, справится и без неё.

- Соболезную, - не слишком искренне, даже с радостью, произнес князь Радожский.

- Не дождетесь, - огрызнулась Стася. – Он живучий.

И постаралась сама поверить, что живучий.

А ведь…

В лесу зачарованном не сгинул.

На болотах не пропал.

И… и тут справится. Вот только пусть вернется, Стася ему выскажет все, что на душе накипело. И скалку возьмет по древней женской традиции, чтоб слушалось внимательней.

- Ах ты, ирод! – взвыл честный купец и, подскочивши, вцепился сыну в волосы. – Это что ж ты удумал-то… тварь нечистую на людей…

Парень взвыл и попытался вывернуться из крепких отеческих объятий, да не тут-то было. Пусть и гляделся он крупнее батюшки, да только то ли умений не хватало, то ли силенок. Но короткий удар в живот заставил его согнуться пополам.

- Думаю, - князь стыдливо отвел взгляд и сделал вид, что вовсе не говорил ничего этакого, но вообще делом занят.

Важным.

- Думаю, что люди тут – дело третье… скорее уж целью были вы, - и говорил-то спокойно, с сочувствием даже, а купец застыл. И нахмурился. И что-то этакое в глазах его появилось, что Стася почти посочувствовала неудачливому убийце.

Ненадолго.

- Батько! – вновь взвыл несчастный, голову руками заслоняя. – Батько, я же… я не хотел! Не знал! И все-то клевета… ведьмы клятые заморочили.

Стася почесала руку.

Опять ведьмы.

Вот ведь… гадости люди сами творят, а виноваты, выходит, ведьмы…

- Говори, - велела она, и слово получилось донельзя тяжелым. – Правду.

Парень закатил глаза, притворяясь, что того и гляди сомлеет, но был перехвачен князям за шкирку. Радожский жертву тряхнул тихонечко, та и заговорила.

Быстро так.

Захлебываясь от желания каяться. И с каждым словом…

…не было ведьмы, но была жена, отцом сосватанная, всем хорошая, но не любимая. И была любимая, которая тоже всем хороша, вот только не жена и женою взять не позволят, даже если та, первая, четырех детей народившая, вдруг преставиться.

Она бы, может, второй в терем войти согласилось, в прежние-то времена можно было нескольких брать. Он узнавал. И что ныне запрета нет, тоже узнавал. Да только не позволят же ж!

Отец приличия блюл.

А еще в руках своих крепко держал и семью, и финансы. Пойдешь против воли его? Мигом на улице останешься, может, не с пустою мошной, но всяко беднее себя, прежнего. Кому оно охота?

И главное, что?

Главное, что крепок был Градомысл Зимославович, долгие годы ему боги сулили. И не сомневался Божедар, что все-то он проживет до единого. А стало быть… стало быть и ему мучиться при жене нелюбимой, да за батькиною спиной.

Всегда вторым.

Без права самому решать…

…мысль-то извести батьку появилась. И ужаснула. Сперва. Но чем дальше… разве ж он, Божедар, не заслуживает счастья?