Понаехали!

Мысль показалась Аглае на удивление здравой. И пусть собственная её сила никуда-то не делась, но… травы – это хорошо.

Правильно.

У неё имелись. Еще те, в пришкольном лесу собранные, высушенные должным образом, и сложенные в берестяные туесочки. Только куда княжне Гурцеевой да с травами возиться? Вот и потерялись эти туесочки где-то там, в глубинах дома, то ли на чердаке осев, то ли в подвалах.

Стало обидно.

Горько.

- Не возражаете, если я составлю вам компанию? – прежняя Аглая ни за что не стала бы напрашиваться, а нынешней, получается, можно?

- Буду счастлив.

- Я только экипаж отправлю… или оставить?

- До баронского поместья тут недалеко. Но если вы хотите на экипаже…

- Нет, - Аглая замотала головой. – Я лучше так…

Рынок.

Странное место. Полное суеты. И эта суета, голоса вокруг, пробуждают в Аглае память. Точнее даже не память, смутные образы.

Запах сена.

И мычание скота. Печальный взгляд лиловых глаз. И корова тянется к Аглае, вываливает язык, чтобы засунуть его в ноздрю. И Аглая пытается повторить. Но собственный её язык короток.

…толкотня.

И кто-то с кем-то ругается, но не зло. Торг? Отец привез зерно, не все, но что-то, что получилось снять. А матушка еще ткань положила, грубую, но крепкую. И если выйдет её продать, то домой купят что-то полезное.

Может, даже корову.

- С вами все хорошо? – Дурбин останавливается и заглядывает в глаза.

- Все… наверное… просто вдруг… я вовсе не княжна. И… и родители мои селяне.

Зачем она это говорит? А главное, сказала и стало страшно. Вдруг да… Мишанька говорил, что люди должны держаться с равными себе. Она же, получается, никак не равна ни ему, ни вот Дурбину.

- Наверное, когда я была маленькой, меня брали на ярмарку… или рынок. Не знаю.

А он просто смотрит.

Сказал бы хоть что-нибудь, право слово! А то стоит и смотрит… и ей страшно от того. И…

- Я своим вечность уже не писал, - сказал Дурбин. – И они мне тоже. Если и пишут, то чтобы денег прислал. А мне-то особо слать было нечего. И раньше. Теперь и вовсе, может, придется вернуться. Только меня не слишком ждут.

- Почему?

Он пожал плечами:

- Я не единственный ребенок в семье… очень даже не единственный. Поместье же, которое отцу досталось, не так и велико. И места на всех не хватит.

- И… что вы собираетесь делать?

- Пока? Не знаю. Наверное, надеюсь, что дар все-таки восстановится. Хотя бы немного. Тогда подам прошение, выправлю лицензию и поеду куда-нибудь. В тот же Канопень вернусь. Там целители есть, но с даром если, то вряд ли. Заведу практику. Буду людей лечить.

- А… если… - Аглая слегка прикусила губу. Помилуйте, о таком вовсе вслух говорить не стоит. А она сказала.

- Если не восстановится? Тоже думал. И пожалуй, ничего-то не изменится. Разве что лицензия будет с ограничением магической практики. Буду лечить травами. И как диагност я кое-чего стою. Возможно, клиентов станет меньше, но… как-нибудь проживу.

Наверное.

То есть, нужно сказать, что все обязательно будет именно так. Что хорошие целители, не важно, одаренные они или нет, везде нужны.

А ведьмы?

И почему Аглая не сказала? Промолчала, будто в словах этих было что-то стыдное. И теперь ей стыдно уже за молчание. Впрочем, стыд исчез, когда они оказались в лавке.

- Здесь знают толк в травах, - сказал Дурбин, открыв дверь. И пусть эта лавка гляделась неказистою, махонькую, куда там против двух, что стояли рядом, но Аглая вошла.

И вдохнула характерный травяно-цветочный запах.

Хорошо.

Почти так же хорошо, как в школьной сушильне, правда, та была куда как побольше. И светлее. Там, помнится, и столы имелись для индивидуальной работы, и шкафы, где хранился собраный материал.

В лавке шкафы тоже были. Огромные, под потолок. Тяжеленные. Украшенные резьбой. Дверцы их потемнели, но стекла не утратили прозрачности.

За стеклами виднелись короба и коробки.

Склянки с высушенными шарами синеголовника. С льняным семенем, закрытым плотною пробкой. И с зелеными маковыми головками. Корнями и корневищами, порой рубленными на крупные куски. Характерными шарами плодовых тел веселки, которые плавали в крепком вине.

Была здесь и черная резеда, и кадило, запах которого пробивался, мешаясь с терпким ромашковым. Ромашку вот хранили не в коробках, но в пучках, повесивши на тонкие палочки. И там же Аглая обнаружила знакомые нити заячьей осоки, и овсяницы красной, которую от живота запаривать хорошо.

Она шла вдоль стены, с наслаждением узнавая траву за травой, повторяя их названия шепотом, радуясь тому, что не забыла.

…нивяник… донник белый и лекарственный. Печеночница благородная и простой одуванчик. Лесная фиалка, которую хорошо в настой от кашля добавлять. Легкий звонкий цвет таволги вязолистной. Обыкновенная липа, чей срок почти вышел. И кровохлебка болотная.

Сабельник.

- А, Никитка, - этот голос отвлек Аглаю от хрупкого пучка заячьей лапки, растения не то, чтобы пустого, скорее уж известного своей капризностью. Его и собирать-то надо было по первой росе да на растущую луну, и сушить на особый манер, и…

- Доброго дня, Борислав Бориславович, - Дурбин слегка поклонился. – Вот… решил, раз снова в Китеже, то заглянуть, запасы пополнить.