Понаехали!

Ехать пришлось недалече. Храм при школе имелся, пусть и по старому обыкновению поставлен был в стороне, то ли чтобы ведьм не смущать божественной силой, то ли наоборот. Был он невелик и неказист. Тяжелая серость камня слегка смягчалась яркостью цветов, которых подле храма высадили в превеликом множестве.

- Красота какая! – восторженно выдохнула хрупкая ведьмочка, изо всех сил стараясь не крутить головой, что, правда, не получалось. И оттого её воротник слегка покосился с одной стороны, что не осталось незамеченным наставницей.

- Держите себя в руках, - сказала она строго, и под взглядом её юные ведьмочки притихли. – Помните, что вам выпала высокая честь…

Мишанька подавил вздох.

Хотелось спать.

И есть, ибо кто-то там решил, что богине голодные ведьмы милее сытых. И содрать этот треклятый воротник. Поскрести спину. И между грудей тоже. Раньше Мишанька и предположить не мог, что в этом вот месте может что-то там скрестись. А вот поди ж ты… оказывается…

Ведьмочки выстроились согласно списку.

На друг дружку они не глядели, да и вообще смотреть старались исключительно под ноги. И если бы не роскошные – по случаю, небоось, в школе-то ведьмочки носили обыкновенные серые платья из не самого лучшего сукна – ничем-то они не отличались бы от обыкновенных девиц.

В том и опасность.

Мишанька оказался последним, и не удивился, и сквозь корсет ощутив острие зонта наставницы.

- Не вздумай дурить, - сказала та.

- Я что? Я ничего… и вообще… - с зевком сладить не вышло, но вот рот Мишанька рукой прикрыл и поморщился, до того ядрено были надушены перчатки. – Чего я тут?

Как ни странно, но ответом его удостоили.

- Высочайшее распоряжение, - он, не оборачиваясь, понял, что наставница поморщилась. – Доставить всех девиц годного для брака возраста.

Вот… вот хоть Мишанька и привык, почти привык, к некоторым подлостям нынешнего своего тела, а все одно ощутить себя девицей годного для брака возраста у него не получалось.

- Потому просто постой. Придет очередь, коснешься камня и потом обратно…

…вернутся они, если все пойдет так, как оно сейчас, едва ли к обеду. Но, может, в честь этакого события их хоть покормят нормально, а не этою обычною для школы размазней без масла и сахара. Впрочем, судя по тому, как противно заурчал живот, он бы и от каши не отказался.

Ни от чего не отказался.

Меж тем церемония шла своим чередом.

Девицы подходили к камню, подле которого на лавочке мирно дремал старый жрец, а за ним и писарь, поставленный для порядку. Правда, писарю лавочки не досталось, но он был человеком в государственных мероприятиях опыт имеющим, а потому дремал стоя и вполглаза.

Девицы называли имя. Писец, приоткрыв глаз, записывал его, жрец, глаз не открывая, кивал – со временем у Мишаньки даже появилось смутное подозрение, что кивал он во сне, безотносительно процесса – но девица после кивка робко касалась куска гранита. И застывала. Ненадолго. До второго кивка, обозначавшего, что время вышло.

Девица всхлипывала, которая громче, которая тише, и уступала место следующей.

Так оно и шло, тихо, неспешно.

Убаюкивающе.

Верно, Мишанька и сам задремал от избытка окружавшей его благости, если очнулся уже от тычка меж лопатками. Этак она и дыру пробьет! Он хотел было ответить, но тут писец, раздраженный молчанием, рявкнул:

- Имя!

- Михаил! – отозвался Мишанька. – Гурцеев.

Писец моргнул. Жрец приоткрыл глаз.

- Михаила… - поспешила поправить ведьма-наставница голосом столь сладким, что Мишанька осознал, обеда может и не быть. – Гурцеева…

- Михаила? – переспросил писец, окончательно выбираясь из оков сна.

- Папенька мальчика ждал, - ведьма уперла треклятый зонтик в спину. И Мишанька кивнул. Вот ведь…

- Иди, дитя мое, - жрец поглядел сочувственно. И рученькою махнул. Давление зонтика усилилось, и Мишанька покорно шагнул к камню, мысленно прокляв тот миг, когда в голову его вообще взбрела дурная мысль жениться на ведьме.

Поверхность камня оказалась вдруг совершенно некаменной. Мягкой, бархатистой даже.

И теплой.

И жаль вдруг стало его. Лежит тут, несчастный, и всем-то вокруг от этого камня чего-то да надо. То благословения, то еще какой глупости. И никто-то не понимает, что у камня тоже есть душа. Может, он вовсе человеком был прежде, а потом случилось с ведьмою встретиться, вот она и зачаровала.

Камня стало жаль.

И себя еще. И всех-то вокруг, должно быть от голода, ибо прежде Мишанька за собою этакого не замечал. Но он нисколько не удивился, когда камень отозвался на эту вот жалость.

Тепло усилилось.

А после камень и вовсе засветился. Ярко так.

Красиво. И свечение его перешло на Мишаньку, объяв всего его с головы до ног. Даже воротник засиял и с переливами.

Тихо охнул писец.

А жрец опустился на колени, поднявши руки к небесам. Что же касается ведьмы-наставницы, то она только и сумела выдавить:

- Быть того не может…

Не может, - согласился с нею Мишанька. Мысленно, само собою. Но соглашаться было легко. Он вовсе осознал, что совершеннейшим образом счастлив.