Понаехали

Фира метнется к ней со стаканом воды и, когда Анька отнимет полотенце от губ, увидит кровь. Она пошатнется, но удержится и в обморок не завалится.

– Как давно?

– Что давно?

– Как давно кровью харкаешь?

– Да не харкаю я. Просто кашляю. Ну было пару раз. Потом прошло. – Анька покрылась испариной.

– Мам, не пугай меня.

– Не пугай?! Аня – это чахотка, туберкулез! Ты остаешься дома!

– Мама, ты чего? Если это туберкулез, я ж вас всех заражу… – Анька осеклась. – Если уже не заразила… Я домой. Завтра к врачу пойду.

– Завтра мы утром приедем и отвезем тебя к врачу. – Фира обняла длиннющую худющую Аню, и та разрыдалась ей в плечо. Фира гладила ее по спине долго-долго и все шептала и шептала что-то ласковое, неуловимое.

Их обеих сжимала в своих каменных объятиях Женька и тоже плакала.

– Мам, ты опять на идише говоришь, непонятно же, – оторвалась Женька от рыдающей парочки.

– Женя, замолчи свой рот. Спать иди!

– Анечка! Анечка! – На пороге стоял зареванный Котя. В руке он держал серебряную ложечку с фамильным гербом Ланге.

– Анечка, на!

Он сунул ей ложку, обхватил за талию и горько зарыдал:

– Анечка, я тебя больше всех люблю! Не умирай, пожалуйста! Эта ложка, она все бактерии убивает! Ты ей все размешивай, пожалуйста! Может, надо ее во рту держать?

Анька хохотала и размазывала слезы по лицу.

– Котька! Я не сдохну! Буду ложку сосать, на солнце ходить. В Одессу все лечиться едут, а мы тут живем. Разберемся. Мне еще на свадьбу твою надо посмотреть. Хочу видеть, кого ты охмуришь.

Откуда не ждали

За двадцать один год супружеской жизни Фира как настоящая одесская хозяйка разработала собственный свод ритуалов и рецептов на все случаи жизни. Самым эффективным средством в любой невыносимой жизненной ситуации была трудотерапия. Тут она была совершенно согласна с мадам Гордеевой. Еще в далекие времена погрома девятьсот пятого та присоветовала ей в больнице:

– Главное – что-то делай! Хоть в жопе ковыряйся! Но делай!

Вот и сейчас, приговаривая, как заклинание, прибаутку Фердинандовны, она, всхлипывая, перемывала посуду, обдавая ее кипятком. В кастрюле рядом кипели полотенца и скатерть.

Ваня сидел с листком бумаги и писал список. У него был свой способ успокоиться – представить самое страшное и найти пути решения при всех раскладах. Но сегодня самое страшное он проговорить отказался. В списке, опережая время, выстраивалась простейшая блок-схема-алгоритм: если да – то, если нет – то.

Рядом он выводил список знакомых через знакомых, кто был бы близок к фтизиатрии. Начиная от Гордеевой, заканчивая знакомыми инженерами и их семьями.

Все, что он читал и знал о чахотке, было хаотичным и пугающим. От высокой смертности до робких успехов диетологии и солнечных ванн.

– Я не переживу второй смерти за год. Слышишь? – сказала Фира и ушла в спальню.

Утром они приехали в студенческое общежитие. Ваня зашел за вещами. Господи… Полутемный цоколь. В углу возле самой Анькиной кровати полстены в черной плесени. Анька покашливала: – Та тут раньше больше было. Но как дождь пройдет, опять все намокает и цветет.

Ваня еле сдерживался от злости на себя. Как?! Как он мог отпустить свою золотую Аньку, не навестить, поверить на слово, что все хорошо! Тут здоровый мужик загнется, не то что девочка с чахоткой.

Поездка в больницу, очередь из кашляющих босяков, усталый врач, глянувший с укоризной на Ваню с Фирой:

– Шестнадцать лет… Куда вы смотрели! Граждане, мест в санатории нет. Я путевки уже на следующий год выдаю. Пробуйте своими силами. Уже всё можно – на пляж каждый день, диетическое усиленное питание. Можно попробовать закаливание… если выдержит.

Анька взорвалась:

– А ничего, что я тоже здесь сижу? Или покойникам слова не дают? Мам, пойдем отсюда!

Ваня вышел: – Никакого общежития! Ты идешь домой.

Анька заплакала:

– Папа, не надо! Я же всех заражу, какая теперь разница, где умирать. Ксюхе всего три. Про других детей подумайте!

– Я решил. Не обсуждается.

Анька поселилась королевой в дальней солнечной комнате. Фира сняла тяжелые гардины и распахнула окно, вымыла полы, застелила крахмальное белье.

Трудотерапия практически не помогала. Фира, сдерживая слезы и улыбаясь, схватила кошелку:

– Я на базар, попробую курицу достать!

Она вылетела во двор и, отойдя подальше к арке, разревелась, упершись лбом в стену.

Спасение пришло откуда не ждали.

Мадам Полонская обняла Фиру:

– Ирочка, солнце, не убивайся так! Сейчас мы все порешаем. Если он, дай бог, жив и не сбежал в девятнадцатом.

Она шуршала в разбухшей крошечной записной книжке в кожаном переплете.

– Ты же фартовая. Сейчас мы найдем, я точно писала… Вот он! Мося Кранцфельд! Правда, дом аж на Десятой станции Фонтана. Мося был такой душка. Я больше с его старшим братом Давидом общалась. Это было что-то особенного. Мося же потом в Одессе первый открыл лечебницу для чахоточных. Или как там! Я в газете читала за их открытие. Боже, такой талантливый! Хоть бы не драпанул в эмиграцию! Шо тут я разлила, – причитала Полонская, вглядываясь в блокнот, – дома не видно – только улицу…