Понаехавшая

Наринэ Абгарян Понаехавшая

Автор благодарит своих замечательных подруг, понаехавших и не очень:

Елену Тришину

Викторию Кирдий

Каринэ Учитель

Марину Карая

Наринэ Папян

Светлану Анохину

Заиру Абдуллаеву

и любимого редактора Ирину Епифанову — за всестороннюю поддержку и вообще.

Все события и имена в этой книге придуманы, за случайные совпадения автор ответственности не несет.

Если что, у автора имеется оправдательная справка из соответствующего учреждения.

Глава первая. Знакомство с Понаехавшей

Петровка — улица недлинная и достаточно бестолковая. На тротуарах свалявшимися сугробами лежит подтаявший снег — не пройти, не протолкнуться. Любой мчащийся мимо автомобиль норовит окатить с ног до головы холодной грязной жижей. Декабрь 94-го выдался слякотным и отходчивым на морозы — все, что намело ноябрем, вся мелкая и колючая снежная крупа, нещадно летящая в лицо и норовящая забиться под воротник, — все это таяло и исходило капелью, оставляя серые потеки на боках невысоких старых зданий.

Кругом царил торговый дух: от станции метро «Кузнецкий Мост» и до ЦУМа тянулись ряды из складных столиков, густо заставленных книгами, оренбургскими платками, самоварами, старыми швейными машинками, водкой, упаковками непривычно вкусной импортной жвачки «Ригли» и батончиками «Марс» и «Сникерс». Там и сям аккуратными горками высились диковинные пушистые фрукты киви и гроздья желтых, спелых бананов. Киви стоили каких-то бешеных денег, поэтому люди их брали поштучно.

— Просто попробовать, — зачем-то объясняли продавцам.

Вдоль стихийно образовавшихся торговых рядов всполошенным пунктиром передвигалась высокая, тощая и носастая девица. На голове дыбилась кусачая вязаная шапка, из-под торчащего колом черного пальто струились убийственно длинные, тонкие ноги. Девица крепко прижимала к груди большую немного обтрепанную кожаную сумку со спорным логотипом «Shanel» на боку. Сумка была особенной гордостью девицы. Стоила она целых тридцать долларов, практически двухмесячную мамину зарплату, и служила хозяйке верой и правдой уже четвертый год.

— Ты, главное, не выпускай ее из рук, особенно в метро! — напутствовала мама, собирая дочь в далекую Москву. — Прижимай локтем к боку и не расслабляйся — времена темные, воры не дремлют, вырвут сумку, и останешься без денег и без документов.

Уезжать девица всячески упиралась, но родители настояли на своем, наскребли по сусекам какое-то количество денег, перевели на ереванской толкучке в валюту — получилось целых двести долларов, и снарядили дочь в Москву — за вторым высшим образованием.

— Моя девочка будет кандидатом наук! — предрекал папа.

— А может, и профессором, — улыбнулась мама. — Ты — наша гордость.

— Ну чего вы? — расплакалась дочь.

Аэропорт был забит до отказа — измученные войной и беспросветной блокадой, люди покидали родину целыми семьями. Плакали дети, причитали женщины, хмуро курили по углам растерянные отцы семейств. Это был великий и страшный исход — в Россию и дальше, за рубеж, туда, где можно было хоть как-то прокормиться и не бояться за будущее своих детей.

— Не хочу уезжать, — обняла девица маму. — Куда я поеду, когда вы остаетесь здесь?

— Все будет хорошо. Ты справишься, я знаю.

Перед тем как скрыться в зале ожидания, она обернулась, выхватила взглядом из толпы провожающих родителей. Папа несколько раз сдержанно кивнул, мама старательно таращилась, чтобы не разреветься. Она что-то крикнула, но расслышать было невозможно, кругом гомонила толпа, все прощались с родными.

— Не слышу! — покачала головой дочь.

Мама сделала такое движение, словно прижимает сумочку локтем к боку. И улыбнулась сквозь слезы.

Прижимать к боку сумку девица не умела. Длинные тонкие руки топорщились во все стороны острыми локтями и целомудренно складываться вдоль тела категорически не желали. Поэтому, во избежание ограбления, лямка сумки перекидывалась через плечо, а сама сумка прижималась сцепленными крест-накрест руками к груди. Во-первых — не украдут, во-вторых — тепло, да и заглушает немилосердное урчание в животе. А урчать животом девица ой как умела! Это было скорее даже не урчание, а какое-то катастрофическое клокотание — с тонким завыванием, переходящим в приглушенный рык. Нашей героине было двадцать три, и она постоянно хотела есть. И спать.