Понедельник - день тяжелый. Вопросов больше нет (сборник)

— Он сам, Катя, во многом виноват. И на собрании глупо себя вел, молчал, ничего не объяснил… Конечно, его здорово дружинники подсекли, особенно Соловьев. «Мы, говорит, вахту несем, а он со своей милой». Засмеялись, понятно… Кожухова туману напустила: «Индивидуалист!» Телятников его совсем добил: «Заносчив! Талантов никаких не проявил, а держит себя выше Гагарина!» Опять смех. Надо было по-хорошему выступить, все объяснить, рассеять этот туман, а твой Николай насупился и молчит.

Я его перебила:

— О себе говорить трудно… А ты бы поддержал.

— Теперь сам вижу, надо было выступить. Особенно после того, как Телятников его спросил: «Скажите, пожалуйста, товарищ Грохотов, зачем вы в партию вступаете?» А Николай ответил на вопрос вопросом: «Как это зачем?» Кожухова тут крикнула: «Он еще грубит!..» Вот тогда мне надо было выступить… Скажи Николаю, я еще приду.

И Силантьич ушел. А я все думала. Зачем в партию вступаешь? Когда меня принимали, мне такого вопроса не задали. А если бы задали? Что бы я ответила. Тоже бы, наверное, растерялась и сказала не то, что надо. Мне легче было ответить — Родина в опасности, фашисты бомбят наши города. Хочу быть в партии.

Сережа был коммунист, он уже давно воевал, а мне захотелось быть поближе к нему, совсем рядом. Как об этом рассказать?

И еще была у меня одна причина, о которой рассказать тоже трудно. Как я могла рассказать о Варваре Андреевне? Я зашла к ней и увидела, как она ставила в стенной шкаф банки со сгущенным молоком. Их было много, штук тридцать, если не больше. Я ее спросила: «Зачем вам столько?» А она удивилась: «Как это зачем? Через две недели в магазинах будет пусто». — «Но вы же одна. Куда вам?» А она опять удивилась: «А разве мне одной есть не надо?»

Я не сдержалась и сказала: «Как же вам не стыдно! Такое несчастье, а вы только о себе думаете». Она рассердилась, дверцы у шкафа захлопнула и крикнула: «А вы свой нос куда не надо не суйте! Тоже мне контролер… Вы что, в партию записались?»

Как я могла объяснить, что после этого случая я совсем решила — вступлю в партию. И все жалела, что Сережа об этом моем решении не знает.

Наверное, оттого, что наше счастье с Сережей было такое недолгое, мне очень тревожно за Колю и за Надю. Я о своих мыслях никому не скажу, ни с кем не поделюсь, буду хранить в себе. Зачем она несколько раз сказала мне: «Я так благодарна Коле, вы даже представить не можете!» Неужели она не понимает, что дело тут не в благодарности? Любишь, ну и люби. А если один будет все время благодарен, настоящей семейной жизни не выйдет… Коля ни одного раза при мне про Нинку ничего не сказал. Но я понимаю, было бы лучше, если бы Нинка была его дочь.

Бывает, берут муж и жена ребенка на воспитание, и он, чужой для них обоих, становится для обоих родным. А тут другое дело — Надя мать, а Коля не отец. Он, наверное, об этом думает. А вдруг не думает? Может, я плохо знаю Колю? Нет, должен думать…

Как он тогда сказал, когда впервые принес Нинку к нам:

— Получай, мама, готовую внучку…

Сказал весело, а в глазах тревога: пойму ли я все? Что я могла ответить? А отвечать надо было, и так, чтобы не обидеть Надю. И я ответила:

— Ну давай, посмотрим нашу красавицу.

Хорошо, что я нашла это слово — нашу. У Нади засияли глаза, и Коля успокоился. И все-таки как было бы хорошо, если бы Надя дождалась его! Не буду об этом думать, не буду. Как бы ко всему этому отнесся Сережа? Наверное, спокойнее, чем я. Он бы сказал: «Чему быть, тому не миновать». Нет, он сказал бы лучше: «Если ты, Коля, счастлив, и я счастлив!» Он-то полюбил бы Надю по-настоящему, не как я. А я? Разве я не люблю ее? Люблю, и все равно думаю — могло быть лучше.

И все подружки Колины — врассыпную. Никто с тех пор, как появилась Надя, не заходит. Леночка прибежала, поздравила и исчезла. Может, Коле надо было на ней жениться? Она бы согласилась, я видела, как она к нему относилась. Да что со мной? Почему я все об этом и об этом.

Леша Телегин перестал заходить. И Дима Коротков пропал совсем. Почему? Вдруг Коля на самом деле стал другим? Он больше думает о семье, чем о работе. А разве любить жену, дочку — разве это плохо, разве этого мало?

Да, мало… Сережа меня очень любил. И Колю любил. Ушел на фронт добровольно. Если бы он захотел, мог остаться на заводе. Он не остался, ушел… А Коля пропустил два дежурства в дружине, потому что Надя была больна… Голова кругом идет. Иногда я думаю, что с Колей поступили несправедливо, а если во всем разобраться, он на самом деле виноват. Как говорил руководитель нашего кружка — личное и общественное.

Может, мне самой поговорить с Лидией Михайловной? Она вправе сказать: «За сына хлопочете?» Что я ей отвечу? «Нет, не за сына, а за хорошего человека». А она мне скажет: «Но он все-таки ваш сын!»

Лучше я поговорю с Колей. Объясню ему все. Что значит — все? Не могу же я сказать все, что я думаю про Надю. Разбить их счастье. А если оно и без того хрупкое?

ОН НАСТОЯЩИЙ ПАРЕНЬ

Я увел Николая на кухню, закурил и сказал:

— Ну, сынок, давай поговорим. Хочешь?

— Хочу, Григорий Силантьич…