Понедельник - день тяжелый | Вопросов больше нет (сборник)

— Вы это серьезно? Выходит, по-вашему, молодого рабочего, хорошего производственника, заочника института, будущего инженера нельзя принять в партию? Почему?

— Я не сказала вообще. Я имею в виду Грохотова. И потом, если он бы сам хотел стать членом партии, он бы вел себя по-другому, объяснил бы свое поведение…

Я говорила все это, думая о том, каким же сухарем, наверное, считает меня сейчас профессор.

— А он молчал, со всем согласился, — продолжала я.

— Правильно! Согласился. Почему он согласился, вы подумали? Он согласился потому, что относится к партии по-настоящему, считает свои небольшие «прегрешения» огромными. Если бы он был карьерист, он бы сразу покаялся, заверил, наговорил бы черт его знает что. Я смотрел на него и думал: «Хороший человек! Будет отличным коммунистом!» Или я потерял способность разбираться в людях.

— Почему же вы не выступили?

— Я сам себя об этом спросил. Почему? Телятников забил нас фактами — недисциплинирован, индивидуалист, о взносах, допускает брак… А домой приехал, подумал — да разве это факты? Пропустил два дежурства в дружине, но разве это в человеке главное? Поторопились мы, поторопились…

— Ваше предложение?

— Вернуться к этому делу еще раз.

— У меня только что была Нижегородова. Сказала то же самое.

Профессор счастливо улыбнулся:

— Видите, я не один. Между нами, Семен Максимович с вами об этом тоже хочет поговорить.

— Заговор против первого секретаря, — пошутила я.

— Нет, сговор, — отшутился профессор. И серьезно, без улыбки добавил — Для того чтобы партия получила еще одного хорошего бойца, я готов драться.

— В том числе и со мной?

— В том числе…

— Спасибо, — сказала я.

— За что? — слегка растерялся Владимир Сергеевич.

— За то, что укрепили меня в моих мыслях. Я и сама думала об этом.

— Я очень рад… Очень. И не только за Грохотова. За себя. За то, что не обманулся в вас…

— Мы не в театре.

— Слушаю. Учту «директивное указание».

В этот день все словно сговорились напоминать мне о Грохотове. С председателем внештатной комиссии по приему Таисией Васильевной мы, когда есть возможность, «закрываемся» на часок накануне заседания бюро.

На комиссии присутствует кто-либо из секретарей, но я всегда еще раз тщательно проверяю свою «боевую готовность». Каждый раз я испытываю большое удовольствие: какие замечательные люди идут в партию. Да и Таисии Васильевне очень приятно «давать характеристики», как она говорит.

— Сегодня опять почти одна молодежь. Несколько студентов, девчат с механического, два молодых кандидата наук и один даже доктор, хотя ему всего двадцать шесть лет… Интересная у него судьба — во время эвакуации потеряли его где-то около Казани. Отец с матерью были на фронте и узнали о пропаже сына только после войны — тетка скрывала от них эту беду. Сначала он воспитывался в детском доме, затем его забрала оттуда вдова летчика, Героя Советского Союза. Лет пять назад отец и мать нашли его. И теперь у него две матери… Обменяли квартиры и живут в одном доме. Правда, интересно?

Закрывая свою объемистую папку, Таисия Васильевна сказала:

— А с тем парнем с комбината, с Грохотовым, ошибка…

Если вам в течение одного дня без конца будут повторять, что вы ошиблись, даже самый спокойный, рассудительный человек может воспламениться. Признаюсь, от слов Таисии Васильевны я немножко взъерошилась.

Но я тут же подумала — об ошибке говорить мне будут до тех пор, пока мы ее не исправим. И я, не дослушав Таисию Васильевну, сказала ей:

— Да, да. Я вас очень прошу, займитесь, пожалуйста, этим делом.

Она охотно согласилась:

— С удовольствием.

Кстати, о двух словах: «прошу» и «пожалуйста». Я вполне согласна, что это волшебные слова. Я никогда ни одному работнику райкома не говорю: «Я требую», так как давно убедилась, что «прошу», «пожалуйста» действуют гораздо сильнее. Не действуют волшебные слова только на инструктора Митрофанова. Бывший наш секретарь Виктор Павлович говорил:

— С ним надо построже.

А я, поручая ему разбираться в деле Грохотова, кажется, забыла об этом.

Мой Алеша на партийном учете в другом районе, но он шутя говорит, что мог бы с успехом выступать у нас на собраниях актива и основательно критиковать первого секретаря: ничего не поделаешь, не могу же я не делиться с ним всем тем, что мне так интересно и дорого. Я ведь тоже хорошо знаю, что делается у Алеши в институте.

Когда-то Таня, возвращаясь вечером домой и слышав наш разговор, спрашивала:

— Заседание ученого совета еще продолжается?

А сейчас Танюшка шутит:

— Заседание бюро еще не закончилось?

Каюсь, свой первый доклад на пленуме райкома, посвященный воспитательной работе среди молодежи, я до утверждения его членами бюро показала Алеше. Он прочел и совершенно серьезно, без всякой шутки, спросил:

— Не обидишься, Лида? Доклад средний. Слушать будут, но запоминать нечего. Все гладко, все чистенько. Но вы же не для «галочки» пленум проводите…

Доклад я переписала заново.

Возможно, я поступаю неправильно, иногда советуясь с Алешей, может быть, я не вправе посвящать его в наши дела, но я знаю его честность, принципиальность — дурного он мне не посоветует, не такой он человек.